502 Bad Gateway

nginx/1.24.0

Валерий Гроховский: между классикой и джазом

Наш постоянный автор Григорий Дурново беседует с пианистом Валерием Гроховским; сокращенный вариант этой беседы был опубликован "Газетой".

Не могли бы вы подробнее рассказать, в чем особенность программы, посвященной Гершвину?

- Концерт в Доме музыки мы задумывали как плавный переход от Гершвина-симфониста, музыканта академического плана к джазу, попытаться представить его в двух ипостасях, понять, почему джазовые музыканты так часто и охотно исполняют произведения Гершвина - классического композитора. Поэтому в первом отделении концерта - симфонические сочинения: "Голубая рапсодия" и мое оригинальное произведение, "Фантазия на темы Гершвина для джазового трио и симфонического оркестра". А во втором отделении песни Гершвина звучат в исполнении джазового трио.

Вы ведь тоже часто объединяете два этих музыкальных направления.

- Да, много лет я играл в одной программе классические произведения и джазовые композиции. Потому что я люблю и то, и другое, для меня здесь грани не настолько ощутимы. Но в таких случаях это не были сочинения одного композитора. Правда, я записал пластинку, где Бах исполнен сначала в классическом варианте, а потом та же самая музыка звучит в обработке для джазового трио. А такие концерты из классического и джазового отделения были достаточно удачными, но мне в какой-то момент показалось, что все-таки лучше разделять, потому что на один и тот же концерт приходит разная публика, а кроме того, люди, сами не замечая, начинают задаваться вопросом, что было лучше. А я бы не хотел таких сравнений.

А как возникла баховская программа?

- Мой первый баховский диск, в классической манере, был выпущен компанией Belair, и запись имела большой резонанс. Тогда менеджер этой компании предложил мне через Баха привлечь внимание к джазовой стороне моего творчества, то есть записать одну и ту же программу на двух дисках, но в разной интерпретации. Я сначала не хотел. Мне не понравилось, как это делает Жак Лусье, у меня, честно говоря, возникло впечатление, что он боится играть на публике чистый материал и вместо этого делает джазовые обработки. В той же музыке Баха он бросает тему и начинает играть что-то совсем другое, потом обратно возвращается к этой теме. Может быть, это и находка, но я думаю, что музыка от этого может пострадать… Я записал два концерта и партиту Баха в Москве, в классическом варианте, а потом, сидя во Франции, взял лист бумаги, и вдруг на меня нашло: я попробовал передать линию Баха в джазе, сохраняя его музыку. То есть я от его форм не отошел: сколько есть тактов у Баха, столько и в моем варианте. А свинг в этой музыке был и так, за счет полифонии, непрерывного движения. Я сыграл в Германии эту программу, и после концерта ко мне подходит какой-то человек и говорит: "Я двадцать пять лет назад был на концерте Лусье, это было потрясающе…" Я думаю: "Ну, все…" (Смеется.) Он говорит: "Но вы - гораздо лучше!" И потом пошла серия похвал, народ заинтересовался. Я очень многим людям проигрывал этот диск и советовался. Проигрывал и моему педагогу, Александру Александровичу Александрову, буквально за несколько месяцев до его смерти. Когда я учился у него и играл джаз, он всегда говорил: "Это черт знает что! Как вы можете это играть?! Я не понимаю, что вы там делаете!" При этом он феноменально разбирался в баховской стилистике, и со мной у него были такие отношения, что он не церемонился никогда. И, послушав этот мой диск, он сказал: "По-моему, вы нашли какое-то интересное соотношение, музыка Баха приобрела интересный оттенок, меня это совершенно не раздражает, наоборот - это забавно". И я подумал: раз он сказал "забавно", это уже хорошо… Вот так с Бахом я разобрался и сейчас готовлюсь писать второй баховский диск, опять же классический и джазовый варианты. Мне обещают помочь с привлечением известных мастеров, думаю, что буду вести переговоры по поводу контрабасиста Рона Картера и барабанщика Билли Кобэма.

А других композиторов вы в джазе не обрабатывали?

- Я сейчас выступал с программой "Моцарт в джазе" в Америке, к 250-летию. Музыку Моцарта очень легко опошлить, можно засвинговать практически все, а выйдет не то. Но я у Моцарта, к своему великому удивлению, нашел в си-бемоль-мажорной сонате очень интересный свинговый оттенок и попробовал ее сделать в джазовой обработке с той же ритм-секцией, что и Баха. Она получилась, но мне нужно было ее чем-то дополнить - она идет всего восемнадцать минут. Поэтому я сделал Маленькую ночную серенаду, потом мы в свободной джазовой форме сыграли его знаменитые Вариации до мажор. И имели в Америке успех. Думаю, я запишу диск Моцарта, по-моему, получилось не пошло. Я не хочу затрагивать интересы композитора, я пытаюсь сохранить все ноты, а самое главное - настроение, пытаюсь выразить ту же самую концепцию, только другим языком.

А как Вы вообще пришли к джазу?

- Мне было четырнадцать лет, и по "Голосу Америки" передавали передачи пианиста Арта Тейтума. Когда я послушал соло, я обалдел. Я думал, так невозможно сыграть на рояле. Я пытался записать это нотами (смеется), пробовал подражать, хотя это, конечно, глупость была, ведь невозможно по нотам воспроизвести импровизацию… Так я начал поигрывать немножко и пришел в джаз. Но в России я джазу не учился никогда, просто слушал музыкантов, Леонида Чижика, например, он был тогда очень популярен. И когда я поступал в Гнесинское училище, у меня был выбор: пойти на только что открывшееся эстрадное отделение Игоря Бриля или заниматься классической музыкой. И мне все сказали: иди на классику, джаз ты и так будешь играть. Уже когда я поступил в Гнесинский институт, у меня появилась своя джазовая группа "Старый Арбат", мы тусовались в студии "Замоскворечье", играли Анатолию Кроллу, ему очень понравилось, мы до сих пор дружим. Потом была ресторанная работа, приобретение навыков по части электронной музыки, аранжировок, все это было очень полезно. Где-то в 1985 году я познакомился с замечательным пианистом Аркашей Фиглиным, и мы с ним создали дуэт, поехали в Таллинн на фестиваль и взяли какую-то премию, были на телевидении. Но потом как-то разошлись - он уехал, я ушел в классику. Так получилось, что в 1984-1986 годах я больше в джазе варился, а с 1987 прекратил, потом поступил в аспирантуру и сразу попал на конкурс Бузони в Италии, получил там призовое место, хотя конкурс был сумасшедший по сложности…
А после этого я получил приглашение из Америки по обмену министерства образования, в Иллинойский университет. Я хотел понять, как там занимаются джазом, есть ли какая-то программа. Потому что у нас джаз преподавали замечательные, талантливые люди, но в этом не было упорядоченности, системы. И меня на год отправили в Америку. Там произошла забавная история, мой куратор сказал мне при первой встрече: "Я понимаю, что вы из России, что там джаз был запрещен, но ничего страшного, мы с вами сейчас все пройдем". А на следующий день я сыграл с его студенческим биг-бэндом, после чего он сказал: "Так, на этом уроки мы заканчиваем, начинаем просто работать". (Смеется.) Мне предложили устроить сольный концерт - я сыграл сначала классическую программу, а через неделю - джазовую. А потом мне просто дали класс, чтобы я преподавал классическое фортепиано! У меня была куча учеников, они приходили, я им что-то рассказывал, играл, и они играли, что могли. Но я уже скоро начал понимать, что могут они не все - на университетском уровне не сравнить то, что играют классические музыканты у нас и там… Кстати, там все играют Патетическую сонату и Аппассионату. А у нас в институте Патетическую сонату нельзя было играть! Потому что нам сразу ставили двойку. Считалось, что это что-то неприкосновенное. Покойный Игорь Владимирович Кузнецов говорил (рычит): "Какое вы имели право?!" Или, например, была такая хохма на вступительных экзаменах: "Вы играете замечательно, а особенно - Патетическую сонату. Мы вам поставили два"…
И вот я начал работать. Ко мне приехала первая жена с ребенком, меня стали приглашать туда-сюда по Америке на фестивали и конкурсы, во Францию. Потом я приехал как турист на конкурс в Техас, и мне говорят: "А Вы не хотите здесь работать?" Я говорю: "А почему же нет? Хочу!" (Смеется.) Так я начал преподавать в Сан-Антонио, стал в жюри сидеть в Цинцинатти на конкурсе, собрал хороший класс, у меня было, наверно, человек тридцать выпускников за десять лет, из России ученики приезжали. Я преподавал академическое фортепиано и иногда - джазовый ансамбль. Потом я там даже провел один курс, который придумал сам - искусство фортепианной интерпретации. Мы слушали и обсуждали записи, сделанные великими мастерами. Потом они все делали доклады. Потому что в Америке нельзя заставить человека выучить, но его можно попросить приготовить доклад (посмеивается). В результате мне даже не нужно было устраивать финальный экзамен, потому что люди настолько разбирались в музыке, настолько распознавали этот классический репертуар, что это была бы просто формальность.
Я познал тамошнюю систему обучения, организовывал фестивали, выступал с оркестрами, играл соло и проработал так десять лет. Сейчас очень многое поменялось, с приходом республиканцев стали отменять стипендии, почему-то люди перестали поддерживать искусство. И я понял, что бороться с системой я не могу. Кроме того, я развелся, поэтому надо было уезжать. И я уехал оттуда. И теперь жизнь совсем другая: у меня новая семья, и постоянного места проживания у меня нет! Везде есть где жить, но каждые месяц-два мы переезжаем. В России у меня очень активная концертная жизнь почему-то сложилась в последний год ни с того ни с сего. Во Франции тоже разные фестивали. В Америке у меня, в основном, занятия, кроме того, я снимаю фильмы и пишу к ним музыку заодно, в общем, занимаюсь композиторской работой. И еще одна страна, где я бываю - Коста-Рика, это место для созерцания и работы над собой.

Джазовые композиции вы когда-нибудь сочиняли?

- Вы знаете, я стал сочинять песни. Моя жена пишет очень хорошие стихи, у них очень красивый, изысканный английский язык. Песни эти чем-то, может быть, похожи на песни Майкла Фрэнкса. Местами близкие к джазу, местами к латиноамериканской музыке, где-то есть элементы, близкие к музыке Стинга. И вот уже Таня Анциферова спела несколько моих песен, Сережа Манукян любит иногда их петь. И вот мы с ним виделись, и он предложил мне писать авторский альбом вместе с ним, чтобы там была и его музыка, и моя. Мы с ним вообще много дуэтом играли, я его приглашал в свои проекты играть на барабанах.

Что вы можете рассказать о барабанщике Джерри Гиббсе и контрабасисте Хэмильтоне Прайсе, с которыми вы играете, как вы с ними познакомились?

- С Джерри я был знаком давно. Он сын известного вибрафониста Терри Гиббса, который считается корифеем джаза и переиграл со всеми джазовыми китами. А сам Джерри сотрудничал с такими титанами, как пианист Маккой Тайнер, трубач Рэнди Бреккер, саксофонист Джошуа Редман, флейтист Хьюберт Лоуз, гитарист Майк Стерн. Но я сначала ничего этого не знал, просто мне понравилось, что Джерри очень изобретательный, настоящий мыслящий музыкант, великолепный самородок - мы играли с ним на каком-то джем-сейшне. А Прайс закончил Оксфордский университет как классический контрабасист. Джерри его приметил и стал брать с собой на джазовые вечера. Они оба были так воодушевлены идеей записать Баха, что мы эту пластинку писали ночами: они каждый день приходили после работы и с часу ночи до пяти-шести утра сидели и записывали. Джерри не раз приносил интересные идеи, мы с Бахом так обращались, как будто он сам нам говорил: "Ребята, вот здесь надо поменять ритм, а вот здесь брейк сыграть". Эта ритм-секция приобрела необыкновенный драйв, они начинают исполнять незнакомое произведение - и непонятно откуда появляется дыхание, его нельзя объяснить физически. Это музыканты, которые умеют слушать, что тоже очень важно. Нет такого самозабвения, когда человек закрыл глаза и просто кайфует сам от себя. Для меня, конечно, эта ритм-секция на сегодняшний день лучшая из тех, с которыми я играл.

О каких приятных опытах совместной работы бы вы еще могли вспомнить?

- Я играл, например, в диксиленде Happy Jazz Band Джима Калама, это один из лучших диксилендов в Америке, потрясающе сыгранный, существует, наверное, лет сорок пять. Как-то их пианист попросил меня его заменить. Я такую музыку тогда не играл. Я помню, когда я им предложил сыграть какую-то бибоповую тему, мне трубач сказал: "Эту музыку мы не играем, и больше никогда этого не предлагай!" Интересно, что за то время, что я ходил в их клуб в Сан-Антонио, я у них ни разу не слышал ни одной повторяющейся или известной мне темы. Это был очень интересный опыт, необычная ритмическая структура, при которой пианисту много играть-то не нужно. За тобой сидит эдакая адская машина, которой ни в чем не нужно помогать - просто играй, что хочешь. Но играется все с таким настроением - каждый из них влюблен в эту музыку. И диксиленд их - высочайшего класса, их приезжают слушать выдающиеся музыканты, приходишь - сидит Чик Кориа, слушает диксиленд. У них был кларнетист Аллан Ваше, он меня совершенно поразил, после Бенни Гудмена я такого кларнетиста не слышал никогда в жизни, может быть, даже и Гудмен меркнет. Ваше играл с такой свободой, что после его соло возникало ощущение, как на рок-концерте, что сейчас в зале начнут ломать стулья. Все эти интеллигентные люди в возрасте, которые сидели и попивали винцо или пиво с орешками, заводились от его игры и к концу первого отделения вскакивали и начинали орать, требуя, чтобы играл только он…
Я много с кем играл, и мне интересно вспоминать про разных талантливейших музыкантов, которые не были пробивными людьми и в силу обстоятельств не поехали в свое время в Нью-Йорк, Чикаго или Лос-Анжелес и не приобрели широкой известности. Но это удивительно музыкальные люди, безумно любящие музыку, которые остаются ей верны. А из пианистов для меня лучшим партнером всегда был и остается Аркаша Фиглин. Если кому-то удастся его сюда привезти с концертами, это было бы замечательно, потому что другого такого пианиста просто нет - и по свободе мышления, и по музыкальности, и по технике, и по драйву. Я с ним записал два диска и мечтаю записать третий. Может быть, удастся, попробую…

Григорий Дурново,
первая (сокращенная) публикация -
"Газета"

На первую страницу номера