Бобо Стенсон (его полное имя — Бо Густав Стенсон) родился в шведском городе Вестерос, в ста километрах к западу от Стокгольма, в 1944 г. 19-летним он переехал в Стокгольм, уже будучи хорошо подготовленным пианистом — настолько хорошо подготовленным, что молодой Бобо постоянно выступал с американскими музыкантами, приезжавшими в шведскую столицу, в том числе с Сонни Роллинзом, Стэном Гетцем, Гэри Бёртоном и др. Отдельную главу в его биографии составило сотрудничество с выдающимся трубачом Доном Черри, который некоторое время жил в Швеции.
Когда начались 1970-е, Стенсон влился в круг скандинавских музыкантов, складывавшийся вокруг самого значительного европейского джазового лейбла того десятилетия — ECM. Он играл в совместном проекте с контрабасистом Палле Даниэльссоном — группе Rena Rama, работал в получившем широкую известность трио с норвежскими музыкантами — контрабасистом Арильдом Андерсоном и барабанщиком Йоном Кристенсеном, записывался с прославленным саксофонистом Яном Гарбареком (игра Стенсона звучит на его альбомах «Sart», «Witchi-tai-to» и «Dansere»). В конце 1980-х Стенсон стал постоянным участником тогдашнего квартета американского саксофониста Чарлза Ллойда, а с 1996 г. регулярно выступал на фестивальных сценах в составе секстета и септета ещё одной суперзвезды ECM — польского трубача Томаша Станько. Сольных альбомов у Бобо Стенсона не так много: первый вышел в 1971-м, и с тех пор до 2008-го, когда вышла первоклассная запись его нынешнего трио (с контрабасистом Андерсом Йормином и молодым барабанщиком Йоном Фельтом) «Cantando», в персональной дискографии пианиста набралось одиннадцать работ.

Бобо, существует ли феномен «скандинавского джаза»?

— Да, обычно его называют «нордическим». Трудно сформулировать, но, мне кажется, было что-то, что развивалось в течение многих лет. Оно связано с темпераментом, с климатом (усмехается), да со всем, я думаю. Наша культура хорошо сочетается с джазовым языком. Мы всегда интересовались и другими культурами, стремились связать другие музыкальные культуры с языком традиционного американского джаза. Поэтому мы в музыке несколько более свободны, чем американцы. Но у Скандинавии всегда была хорошая репутация в джазовом мире, еще в 1940-х и 1950-х.

Вы сейчас продолжаете путь, на который вступили в 1960-х и 1970-х, играете в той же манере?

— Более или менее. Может быть, когда я был помоложе, я в большей степени находился под влиянием джазовой традиции. Это естественно: пока ты растёшь, ты слушаешь записи легендарных музыкантов. Но меня всегда интересовал не только джаз – с юных лет я играл классику, потом увлекался музыкой разных культур, много играл с индийскими классическими музыкантами.

Обращались ли вы к скандинавской народной музыке?

— Не очень часто.

У вас был этнический проект Rena Rama. Сейчас он прекратил существование?

— Он существовал не меньше пятнадцати лет, с начала 1970-х, у нас менялся состав. А сейчас мы больше не играем вместе, музыканты пошли разными дорогами. Нет ничего вечного, это естественно. С Чарлзом Ллойдом, например, я играл одиннадцать лет, это тоже много, но нельзя заниматься всем всю жизнь, повторять из года в год одно и то же. Каждому хочется развиваться.

Как родилось ваше сотрудничество с турецким перкуссионистом Окаем Темизом?

— Меня интересовала турецкая народная музыка, а он много лет жил в Швеции. Мы и сейчас иногда играем.

Что вы можете сказать о музыкантах, которые выступят с вами в Москве?

— У нас уже шесть лет играет молодой барабанщик Йон Фельт, мне очень нравится его энергия, идеи, восприимчивость. Я работал с Йоном Кристенсеном, Полом Моушном – они очень творческие люди, открытые разным веяниям, и он удачно вписывается в эту линию. Мы уже записали альбом с этим барабанщиком. На контрабасе у нас обычно играет Андерс Йормин, но он не сможет приехать, поэтому вместо него будет Кристиан Сперинг. Его манера отличается от манеры Йормина, но он тоже очень сильный и восприимчивый музыкант.

Кого бы вы особенно выделили из тех, с кем вам приходилось играть? Кто более всех повлиял на вас?

— Когда я был очень молод, мне посчастливилось играть в Стокгольме с саксофонистом Бёрье Фредрикссоном. Это очень много для меня значило. Он был замечательный музыкант, мы до сих пор играем его пьесы с группой Sister Maj’s Blouse: Палле Даниельссон, Йоаким Мидлер, Фредрик Норен и я... Что говорить — я ведь играл с Доном Черри, он жил в Швеции! Ещё я много работал с Джорджем Расселлом. Они оба очень много в меня заложили. И Чарлз Ллойд, конечно, тоже, и Ян Гарбарек, много было хороших ансамблей. Все, с кем ты играешь помногу, что-то тебе дают, не хочу никого особенно выделять.

Как вы сочиняете? Записываете ли темы, отмечаете ли важные моменты?

— По-разному. Иногда отталкиваешься от какой-то мелодии, иногда от последовательности гармоний, иногда хочется попробовать разные тональности. У меня нет здесь никакой системы. Не то чтобы я по-настоящему сочинял, у меня просто есть какие-то идеи, касающиеся мелодики.

В вашем репертуаре есть произведения классических композиторов двадцатого века – Альбана Берга, Чарлза Айвза, Ханса Айслера. Вам интересно работать с классическим материалом, или для вас это такой же материал, как джазовые стандарты и ваши собственные произведения?

— Просто материал. Так складывается, что я выбираю то или иное произведение. Но мы с контрабасистом Андерсом Йормином очень интересуемся классической музыкой, и я, когда занимаюсь дома, играю классическую музыку. И вот так иногда находишь что-то и понимаешь: здорово было бы сделать вот это, попробовать сыграть что-нибудь, что тебе нравится, в трио, посмотреть, как можно импровизировать на основе этой вещи. То есть не то что я специально задаюсь целью найти классическое произведение – оно само приходит, мы пробуем, и если получается, то играем.

Не могу не спросить, как вы обнаружили «Песню о Земле» Владимира Высоцкого и почему решили записать ее на диске «Goodbye».

— Мы играли две его песни…

А какая была вторая?

— «To the Top» («Вершина» – Г.Д.). Меня с ними познакомил контрабасист. Собственно, история та же: ты что-то слушаешь, тебе нравится, и ты хочешь сделать эту песню в том духе, в котором мы играем.

Когда-то вы с Яном Гарбареком записали потрясающую версию песни «Hasta Siempre». Она тоже была выбрана просто так, или вы хотели отдать дань уважения Че Геваре?

— В те годы я очень интересовался политикой. А еще у Швеции был замечательный культурный обмен с Кубой. Я слушал какие-то записи кубинской музыки, мне очень нравился Карлос Пуэбла. И вот я стал сначала играть его песни для себя, а потом мы сделали свой вариант «Hasta Siempre» квартетом. В таком виде он чем-то похож на танго (смеётся).

Сейчас вы тоже интересуетесь политикой? А в музыке это отражается?

— Человек мало меняется: с годами у него остаются прежние мечты, идеи, предпочтения в общественной жизни. Но сейчас все обстоит не так, как много лет назад. Тогда политическое движение было сильнее, и в музыке это отражалось, а сейчас каждый думает о себе. Полагаю, в России этот процесс тоже происходит. У меня та же система взглядов, что была и раньше. Мы как-то исполняли квартетом «Hasta Siempre» в Бергамо, в Италии. Это было в большом оперном зале, собралось очень много народу – и все повскакали со своих мест. Одно из сильнейших впечатлений, до того ничего такого не испытывал.

Вы по-прежнему записываетесь на ECM...

— Очень серьёзный лейбл. Он производит музыку, которую не так легко продать. Конечно, они сталкиваются с трудностями при продаже дисков. Тем не менее, их диски можно найти по всему миру.

Вам случалось играть с рок-группами. Возможно ли это сейчас?

— Нет, это в прошлом. Это было давно. Я люблю всякую музыку, но рок уже не для моего возраста.

Слушаете ли вы современные направления – электронную музыку, например?

— Не особо. Но я слушаю радио и стараюсь уловить, что происходит. Кроме того, я работаю в государственных фондах, выдающих стипендии музыкантам, так что слушаю много разных шведских исполнителей в разных стилях.

Было ли что-нибудь совсем новое в музыке недавно, что вас привлекло?

— Ну, я не могу сказать про что-то «совсем новое», но меня всегда привлекает другой взгляд на вещи.

Беседовал Григорий Дурново