Вернуться к оглавлению книги
Другие книги о джазе
Еще живя в Астрахани и учась там в муз. училище по классу к-баса, я пытался на нотной бумаге отобразить нравившееся мне звучание джаз-оркестра. Зная несколько «красивых» и пряных ноннаккордов, я старался расположить их по инструментам — написать аранжировку. Радиопередачи Виллиса Коновера я тогда уже слушал, а из грампластинок в моем распоряжении был лишь «Наш ритм» в исполнении оркестра Утесова с интригующим соло тенор саксофона и не указанным солистом, что органично вписывалось в общую картину неуважения к личности в советской стране. Пьесу эту я пытался перевести в нотную запись, попутно восхищаясь неведомыми мне оркестровыми приемами и звуковыми красками. Я, разумеется, считал, что Утесов сам пишет музыку и инструментует ее (!). Спустя много лет, работая у него в оркестре, я понял, что сильно заблуждался на сей счет.
Надо заметить, что в те времена (конец 50-х) в стране наблюдался настоящий бум больших джазовых оркестров. На гастроли к нам периодически приезжали: то Гос-джаз Азербайджана п/у Тофика Кулиева, то оркестр Бориса Ренского из Минска, то джаз из Киева и, наконец, Олег Лундстрем. Я, естественно, не пропускал ни одного концерта и старательно запоминал, даже зарисовывал, составы оркестров, их посадку на сцене, исполнителей и репертуар. Наиболее близким к джазу из всех гастролеров был Лундстрем (он к тому времени, кажется, уже перебрался из Казани в Москву). Я решил предпринять отчаянный шаг — показать маститому артисту свои опыты.
Набравшись храбрости, пришел я в гостиницу, где поселились гастролеры, узнал номер комнаты маэстро и вот стучусь. Открыл дверь сам Олег Леонидович. Я представился: вот, мол, учусь по контрабасу, увлекаясь джазом, пробую писать. Не затруднит ли вас посмотреть?
Маэстро был приветлив и, охотно взяв из моих рук нотную тетрадь, стал листать ее. Несмотря на наличие в номере рояля (жил в «люксе»), Олег Леонидович просмотрел мою рукопись лишь глазами. Меня это очень поразило: надо же — и без инструмента все слышит (!). Мэтр вернул мне рукопись и сказал, что надо продолжать в том же духе, в общем — неплохо, но следует больше изучать то, что уже создано мастерами этого жанра. Окрыленный, я покинул гостиницу, надеясь с еще большим усердием продолжать постижение тайн аранжировки. К сожалению, в городе, не было ни одного человека, с кем можно было бы обсуждать интересовавшие меня вопросы.
Прошло несколько лет и я приехал в Москву летом погостить у дяди. Кажется, тем летом и удалось мне попасть в Лужники, на концерт Бенни Гудмана, без проблем купив билет в обычной театральной кассе. Впечатление было ошеломляющим, хотя, по большей части, джаз был еще для меня темным лесом. В тот же приезд попал я и на концерт оркестра Лундстрема в Зеркальном театре сада Эрмитаж. Запомнилось, что на концерте присутствовал, недавно вернувшийся из космоса, Герман Титов, который, приковав к себе всеобщее внимание, входя в театр, позволил мне, успешно перемахнув через ограду, тоже оказаться в числе зрителей. В антракте и после концерта мне удалось попасть в поле зрения Олега Леонидовича и напомнить о себе. Возможно от того, что не столь уж часто на гастролях заходят в гости начинающие аранжировщики, он меня вспомнил и был радушен.
Я же спросил: — Нельзя ли попользоваться нотами из библиотеки оркестра для анализа? Лундстрем представил меня библиотекарю оркестра, контрабасисту Александру Гравису, и тот любезно дал мне на дом несколько партитур (взамен я оставлял свой паспорт), которые я ликуя быстро переписал. Среди них были: «Я начинаю видеть свет» Эллингтона, «Юмореска» и «Экспромт» самого маэстро и еще ряд, тогда мне еще не известных, джазовых «стандартов», привезенных непосредственно из Шанхая.
Эти работы очень мне помогли и я, учась в консерватории, показывал их своему педагогу по инструментовке, Евгению Петровичу Макарову, который живо интересовался джазом, несмотря на свою кровную связь с военными духовыми оркестрами.
Следующая, третья встреча с Лундстремом состоялась в 80-х годах. К тому времени я успел достаточно «наследить» в джазовом мире Москвы. Мэтр всегда ратовал за использование народных мелодий в джазовых композициях и аранжировках и подтверждал это личным примером. Поэтому, когда я предложил для его оркестра свою фольклорную композицию «Богатырская поступь», он проявил к ней искренний интерес. Правда, первая репетиция прошла — «блин комом». Встречает меня у входа басист и жалуется: — Вчера переезжал на новую квартиру, таскал мебель, повредил руку — играть не могу, извини! Встречает — барабанщик и вторит басисту: — Я только что из больницы, у меня экзема, я не в форме — играть не могу, извини! Не отстает от первых двух и трубач: — Вчера перепил, подрался, губу разбили — где уж тут играть, извини! Я в недоумении — не оркестр, а лечебно-трудовой профилакторий… Неужели и у них там, «за бугром» тоже такое отношение к работе возможно? Думаю, что «безжалостный» капитализм к таким вещам не располагает.
Но, несмотря на столь трудное начало и не очень удобный размер ( пять четвертей), композицию все же одолели и даже исполнили на фестивале. Дальнейшего творческого контакта однако так и не получилось. Оркестр был постоянным полигоном, превозносимого мной как гения, аранжировщика Виталия Долгова, а с ним соперничать было сложно. Но была и более простая причина. На репетиции я несколько раз сделал замечание за несмолкаемую болтовню одному из саксофонистов, который «блистал» старательно выученным соло Колтрейна из «Гигантских шагов» (оно было у него на все случаи жизни!). Колтрейнист, как потом выяснилось, состоял «тайным советником» Олега Леонидовича, и имел, как поговаривали, на него влияние, поэтому с той поры от оркестра я был прочно и надежно отлучен.
В заключение — снова о приятном. Общение с маэстро на репетициях было позитивным и в смысле энергетики: он для своих почтенных лет был всегда юношески бодр, ясен мыслью и неравнодушен к юмору. Поэтому, и аббревиатура в названии рассказа расшифровывается не как Неопознаный Летающий Объект, что привычно, а как — Неутомимый Лундстрем Олег, что вызывает восхищение!
