Вернуться к оглавлению книги
Другие книги о джазе
Эта история посвящена уникальному явлению, не имеющему аналогов на нашей планете. Явлению, над которым не одно столетие бились лучшие из мировых умов — загадочной русской душе. И такому её удивительному свойству, как невыносимая русская ностальгия.
Дело было лет десять назад. После тридцати шести часов транспортной одиссеи, из которых сутки болтались в воздухе, мы приземлились в аэропорту Кито. Я и папочка. Папочку не остановили возможные перспективы лихорадок: Ку, Денге и жёлтой. А также — амёбной дизентерии, которой в итоге мы и переболели. Полдня накануне пропарились напротив Сандунов — в очереди на прививочный пункт. Паспорт прививок дал нам право оказаться в Эквадоре.
Страна эта находится в Южной Америке. Пусть те, кто получали пятёрки по географии, не обижаются, но примерно половина соотечественников уверены, что экватор можно наблюдать только там, куда Чуковский отправил врачевать Айболита. Молодая девица, которая интервьюировала Лёню Колесова, нашего друга, лет двадцать живущего в этой славной король-и-капустной стране, всё пыталась узнать у него, как там живется музыканту на «чёрном континенте» среди миллионов чернокожих людей. Последних она называла неполиткорректно неграми и делала при этом страшные глаза, выражавшие поддельный ужас от окружающей Лёню беспросветной дикости. Географические увещевания Колесова закончились выходом через неделю «Комсомольской правды» с заголовком «Наш человек в Африке».
Друг встречал нас в аэропорту, прямо посреди двухмиллионного города, зажатого между западной и восточной кордильерами горного массива Анды. Дня три мы адаптировались к климату, времени и высоте. Кито — 3000 метров над уровнем моря, поэтому утренний футбольный матч между руссо-туристо, то есть нами, и местными мальчишками, предпринятый с целью выведения из организма остатков рома «Кастиджо», чуть было не закончился сердечно-легочной реанимацией. Тем же поначалу заканчивалась попытка сыграть любую длинную фразу на саксофоне, который к третьему дню я всё ж таки расчехлил — ром закончился вместе с деньгами, а до «Юнивестерна» лень было добираться.
К пятому дню мы были в полном порядке. Дышалось полной грудью, а таблетки, которые притащил сосед-абориген, он же сотрудник местного госпиталя, позволили прищучить тех самых амёб. Наконец-то мы слезли с насеста и отошли от дома далее, чем на триста метров.
На шестой день с утра репетировали с местной ритм-секцией, с коей нам предстояло потом гастролировать и в Эквадоре, и в России и даже записать пару дисков (но тогда мы этого ещё не знали). К обеду вернулись домой. Лёня — хозяин дома — разразился вдохновенной тирадой в духе Энди Таккера о вреде пьянства и необходимости что-то делать. Почему бы не сходить в русский клуб и не поиграть там за пару-другую долларов? А почему бы и нет — согласились мы.
Официальные концерты начинались лишь на следующей неделе, да и жизнь русскоязычной диаспоры вызывала определенный интерес. Шеф тут же позвонил хозяйке, и мы немедля отправились в чертоги Пушкина и Чайковского, Менделеева и калинки-малинки. Хотя вскоре выяснилось, что в краю бананов и роз творение Дмитрия Ивановича, национальная гордость велико- и прочих россов законодательно кастрирована до тридцати восьми градусов. Эти потомки инков с примесью Дон Кихота Ламанчского ещё и букву у нас сп…ёрли, официально назвав водку «рускОй».
Клуб назывался «ElCossaco». Я почесал в затылке, мысленно поставил кириллицу туда, где ей быть положено, и понял, что мы прибыли к месту рандеву с местным русскоязычным бомондом. Бомонд жаждал обменять свою тоску по российской культуре на американские дензнаки, в этом мы не сомневались. В воротах, стилизованных под трактир конца позапрошлого столетия, виднелся половой в белоснежной рубахе с вышивкой. Его чернокожее лицо недвусмысленно намекало об африканском происхождении и, видимо, должно было напоминать посетителям об исторических корнях солнца русской литературы. В руках он держал помеченный кофейными разводами рушник, на котором покоился ссохшийся кирпич чёрного хлеба. Улыбка у парня была, что надо и «Добро пожаловать!» он произнес без акцента.
Внутри ситуация развивалась по нарастающей. Глаз всюду натыкался на баранки, самовары, армейские и гражданские ушанки, солдатские ремни, часы командирские, флаги советских республик, балалайки и гармони, была даже семиструнная гитара и фото Высоцкого в обнимку с Мариной Влади. Мы увидели небольшую эстраду и пианино на ней. Места там хватило бы как раз на двоих. В этот момент появилась хозяйка заведения. Нам она обрадовалась:
— Ой, мальчики пришли… С инструментами… Так что? Вечером поиграете нам? – «Гэ» она произносила мягко и даже собственное имя Галя в её устах звучало как Гхалина.
Симпатичная такая украинская дивчина лет под пятьдесят с порядочной суммой дохода, ежемесячно оставляемой у косметолога. Дохода не своего, как выяснилось позднее.
— Денег я вам не заплачу, но борщом и пельменями накормлю и водочки «рускОй» налью. А шо накидають — ваше. — И она показала на стеклянную рюмку размером с алюминиевый молочный бидон, прикорнувшую рядом с крышкой пианино.
Вечером, часам к девяти начали подтягиваться гости, в основном бывшие соотечественники. Хотя сегодня непонятно — кто есть соотечественники? Лично я продолжаю таковыми считать и украинцев, и белорусов, и даже грузин с казахами. Впрочем, всех остальных представителей бывшего Совиет юниона тоже. Их в основном и было.
После вечеринки я обнаружил в кармане визитку с надписью Алег Каралеу. Гастрольный опыт и здравый смысл подсказали, что это нечто сродни надписям Магилеу и Масква на участке трассы Минск — Смоленск, и белорусского парня зовут Олег Королёв.
Не откладывая в долгий ящик (впрочем, в краткий тоже), мы начали играть джазовые стандарты, которые, как нам казалось, уместны на подобных вечеринках. Список подходящих тем был некогда презентован — безвозмездно! — одним известным российским джазменом. До того мы всё не могли взять в толк, отчего люди, просившие «настоящую» джазовую музыку на своё мероприятие, с трудом подавляют зевоту при звуках импровизаций на «Dolphin dance» и не пускаются в пляс под «Stella by Starlight»? Знаменитый (в узких кругах, разумеется) отечественный трубач развеял все наши заблуждения относительно «настоящего» джаза. «Ха, — сказал он, — Вы просто не то играете» — и вывалил ворох нот, где были «Chattanooga choo choo», «Quizas», «Cantaloupe Island» и т.п. «А Хораса Сильвера и Майлза приберегите для клубов и концертов.» Йоу, как же он был прав! Розовая пелена свалилась с моих глаз, а розовая пантера навсегда поселилась в корпоративном зверинце, вместе с другими музыкальными хищниками.
Итак, мы играли нечто совсем уж эвкалиптовое, то есть настолько «вечно-зелёное», что публика была довольна. Впрочем, мы делали своё дело с удовольствием, тем более, что аплодировали от души и очень hot. Этим hot выделялся столик справа от эстрады. Мы, памятуя, на каком континенте находимся, финишировали первое отделение незабвенной «Девочкой из Ипанемы». От правого столика отделились две мужские фигуры и двинулись к нам… Нет, конфликта и пьяной драки с разбиванием пианино и ответным ударом раструбом в носяру, которых так ждет читатель, не случилось. «РускОй» пока было выпито ровно столько, сколько необходимо для благодушия и завязывания знакомства. Они опустили двадцать долларов в наш «бидончик».
— Ребята, вы так здОрово играете, джаз хорош, но здесь, вдали от Родины, хочется услышать что-то наше, русское.
— Что же сыграть?
— Да Бог знает. Ну вот, хоть «Смуглянку», что ли…
По мне, хороший джазовый музыкант может по слуху популярные песни играть сразу. Понятно, что они звучат по-своему, но всегда ясно, что «Смуглянка» — это «Смуглянка». И мы сыграли, а потом ещё раз её. Потому что успех первого исполнения был феноменальный. Бидончик пополнился энным количеством твердой валюты. Потом последовали «Подмосковные вечера», «Бумбараш», песни из «Ивана Васильевича» (и про счастье, и про Марусю, которая слезы льёт и как птица поёт). И «Есть только миг», который одним тоскующим по московской студенческой юности эквадорским бизнесменом был исполнен под наш аккомпанемент на испанском. «Tan solo instantes», вот как это звучало в тот вечер.
Водка лилась рекой. Борщ и пельмени, холодец и селёдку под шубой, копченую колбасу и салат Оливье тёмненькие ребятишки в белоснежных рубахах с вышивкой подтаскивали, как боеприпасы. Всё происходило в сопровождении фронтовых песен. Столы были сдвинуты — компании объединялись. Пили за Родину, за Москву и другие города, за дедов и Победу, и много за что ещё. А мы играли и играли. Галя сияла лицом и светилась своим очень даже материальным телом. А мы играли, играли без остановок. Нас вдохновляла потрясающая обстановка и, что не менее важно, дно нашей мега-рюмки, давно уже скрытое под слоями презренной «in God we trust». Ну и «рускАя с пельменЯми», её мы тоже отведали.
Вдруг из-за общего стола поднялся, судя по его виду, самый уважаемый участник попойки. Я в нем узнал одного из «правых столиков». Он произнес неожиданно трезвым голосом:
— Ребята, музыканты! А «Песню о далекой Родине» вы сможете сыграть?
Нам на тот момент было уже всё равно, тем более шедевр Таривердиева и Рождественского (кроме шуток) мы и знали, и любили. И полилась мелодия в тёмное эквадорское небо. «Берег мой, покажись вдали», — стенал саксофон. «Отсюда к родному дому-у-у-у», вторили ему десятки глоток вперемежку со всхлипами. Повторили её четыре раза, вилками не звенели и тостов более не произносили. По завершении сего действа мы уходили, сопровождаемые напутствиями обязательно приходить завтра, не позднее восьми.
Дома посчитали содержимое карманов. Бумажных денег и монет выходило на пятьсот двадцать два доллара семьдесят пять центов. Я запомнил эту сумму, потому как десять лет назад музыкой таких денег ещё не зарабатывал. Да и позднее эта сумма была значима для русского музыканта. Учитывая уровень жизни в Эквадоре и район, в котором тогда жил наш друг, мы ощущали себя нуворишами. Ну ладно, ладно — калифами на час. Конечно, мы не могли не прийти в «Казаки» на следующий день. Сразу скажу, что во второй раз наша рыбалка была гораздо скромнее. Вся крупная рыба была выловлена накануне. Однако долларов двести мы унесли в папочкином клюве. И покончим на этом с материальным. Отдадимся, так сказать, вечному, высокодуховному. Мы ж народ — богоносец, не хухры-мухры какие.
Народ несмотря на то, что был порядком помят после вчерашнего — явился стройными рядами. Кое-кого, правда, не досчитались. Их недостачу мгновенно восполнили парой — тройкой звонков по знакомым из диаспоры. К девяти все столы были заняты, на кухне шкворчало, в баре булькало. Галя на радостях проявила неожиданную щедрость и с утра оплатила настройщика. Папочка кайфовал, ну и я тоже. Что ж: «Народ к разврату готов», — непрошено в мысли вломился Шукшин. Сценарий повторился практически один в один. А зачем искать что-то ещё, если и так хорошо… («Лучшее враг хорошего», — говорил знакомый профессор-онколог, завершая операционный день). Нам даже дали полчаса джазу поиграть… И понеслось.
На этот раз премиальное место Смуглянки заняла незабвенная песня про «Товарища-сердце», вызвавшая в памяти светлый образ Конкина в будённовке и с брутальным шрамом на брови. Дальше с калейдоскопической частотой замелькали песни из фильмов и мультиков и т.д. и т. п. Голова шла кругом. Столы опять сдвинули. В общем, середину party можно пропустить, да и не помню я её, честно говоря. И вот опять поднялся «правый столик».
— А Песню о далекой Родине? — Он ещё не закончил свой вопрос, а папа уже играл вступление…
Теперь для меня «Песня о далекой Родине» навечно привязана к эквадорской братии… Мы закончили. После минутной паузы раздались аплодисменты. И тут за нас был провозглашен тост.
— За музыкантов, которые здесь, вдали от Родины дают нам возможность вновь побыть у родного берега! Друзья, ну что вы всё на сцене, идите сюда. Хоть выпьем с соотечественниками. Здесь, вдали от Родины…
Мы выпили, вокруг меня сидели довольно приятные русские люди, папочку утащили за другой стол…
— Здесь, знаешь, даже еды нормальной нет. Рис, блин, южноамериканский, перцы, агуардиенте этот бр-р-р-р, — содрогался сосед справа.
— Нам этих индейцев не понять, да и испанцы те ещё эх-х-х, — сокрушался сосед слева. — Вот только к Галине придёшь: здесь и водочка, и борщ, и пельмени…
И тут я, растроганный до глубины души музыкой, выпивкой и откровенностью моих новых знакомцев осторожно спросил:
— А сколько лет вы здесь живёте?
— Каких ещё лет… мы группа туристов из Новокузнецка. Мы тут уже две недели паримся. — И жестом он обвел все сдвинутые столы.
Я потерял дар речи. Когда же я его обрёл вновь, беседа потекла куда более оживлённо. «Кузня» и «Локомотив», хоккей — любимая тема наших городов. Но, убей Бог, я не понимаю. Пролететь двадцать с лишком тысяч километров, то есть половину Земного шара, чтобы ходить к Гхалке обедать борщом с пельменями под звуки «Песни о далёкой Родине»…
Должно быть, есть что-то в наших людях особенное, какой-то телесный материал, который, соединяясь с тем самым высокодуховным, и даёт как побочный продукт ту самую загадочную русскую душу. Причём реакция эта происходит только в присутствии национального напитка. И даже утрата пары градусов и буквы «Сы» не может повлиять на результат. Тоска по Родине наступает сразу при соединении ингредиентов. Так что пока мировые умы гадают, мы будем соединять телесное с духовным и обильно орошать катализатором. Врёшь, не возьмешь.
