Вернуться к оглавлению книги
Другие книги о джазе
Знал когда-то я одного несгибаемого заведующего эстрадным отделом. Выпить он любил и, случалось, нажирался «по-черному», но дело свое разумел и на любом собрании, заседании или экзамене был всегда, «как штык», вовремя.
Вот и у нас, в Электростальском училище, случились госэкзамены, и пригласили мы председателем комиссии вышеозначенного героя. «Герой» заверил, что, несмотря на выполнение им подобной функции в Минске, он поспеет к нам тютелька в тютельку. И, ведь надо же, поспел, стервец! Усаживаемся мы на скамейку в электричке, а он как раз и входит в вагон и заявляет громогласно: — А вот и я, здрасте!!
Мы, потрясенные такой прытью, да в таком возрасте — отнюдь не юноша и далеко не молодой человек — прямо с корабля на бал, т.е. с поезда на электричку. Вот виртуоз, а ведь в Минске, разумеется, окончание экзамена обмывали, как положено, о чем свидетельствует тяжелый перегар из уст нашего друга.
Воистину, как у Маяковского: «гвозди бы делать из этих людей»… Не в пример мне, слабаку, — если уж выпью, то пропадай все пропадом! Но, как говорится, и на старуху бывает проруха. И вот послушайте, как эта самая «проруха» и приключилась.
Репетировали мы в училище на Ордынке в 12-м классе на втором этаже. Состав был следующий: Черепанов на трубе, Киселев на саксе, Уланов на басе, Гороховский на барабанах и я у рояля. Репетируем себе и репетируем, а за окном уже темно (поздняя осень), вечер. Вдруг дверь в класс стала как-то нервно, с завидной регулярностью приоткрываться, как бы говоря этим: — ну прервитесь на мгновенье — важное дело. Вообще-то заглядывание в класс — дело обычное. Делает это всяк, кому не лень, идя мимо по коридору, поэтому на это внимание не обращается. Но на сей раз дверь своей настырностью нас «достала» и мы, уступив ей, умолкли. «Нервная» дверь впустила в класс красного как рак и делающего руками какие-то таинственные знаки завуча. Тогда завучем в Гнесинке был видный мужчина средних лет, пониженный из работников министерства культуры, вероятно, за «кир», а краснота свидетельствовала, что понижение не привело к исправлению, и выпито было на сей раз прилично. Но немного истории.
С этим завучем у меня сложились несколько странно-игривые отношения. «Игривость» их заключалась в следующем: в конце каждого учебного года (я тогда уже работал на Ордынке) он предлагал мне стать заведующим эстрадного отдела, искушая всяческими сомнительными привилегиями. Я, по своему малодушию и из принципа «зачем обижать хорошего человека», соглашался. Радостный завуч составлял мой учебный план на будущий год, распределял нагрузку, я писал заявление, и мы расставались на лето. За лето я освобождался от гипнотических чар «искусителя» и в конце августа извещал его, что возглавить отдел все еще не решаюсь. Бедный завуч очень болезненно реагировал на мое легкомыслие (вся нагрузка летит кувырком), и я, в качестве моральной компенсации, дарил ему курительную трубку из своих запасов. Завуч был страстным поклонником этого никотинного жара, хотя, правда, и сигаретами не брезговал. Заметим, что тогда в стране с табаком был «напряг»… Подарок резко гасил огорчение моего доброжелателя, и неприятная тема плавно забывалась до весны. Весной весь цикл (уговоры, соблазны, писание заявления) повторялся вновь и осенью завершался моим очередным отказом и очередной трубкой. Так продолжалось в течение нескольких лет, пока запас моих курительных приборов не иссяк и мне не пришлось просто тихо уволиться.
Но вернемся к нашей прерванной репетиции. Войдя в класс, «красный» завуч спросил неожиданно:
— Есть ли среди нас кто-то с машиной? Надо одного товарища подвезти до дома — ему плохо.
«А кому сегодня хорошо?» — так и хотелось спросить, цитируя Брежнева из известного анекдота, но мы всполошились и устремили свои взоры в сторону нашего барабанщика, тогда единственного среди нас владельца видавших виды «Жигулей». Гороховский растерянно признался, что имеет водительские права и согласился помочь по окончании репетиции. «Красный» завуч, еще более заалев от радости, сказал, что подождет и скрылся за временно успокоившейся дверью.
Мы возобновили игру, но, увы, ненадолго: назойливая дверь вскоре снова занервничала и задергалась, из чего мы заключили, что довести до конца репетицию сегодня нам не светит. Труба и саксофон поспешили в свои футляры, а за ними — и контрабас в свой чехол. Закрыл я и крышку рояля — ведь интересно, что же там приключилось?
Подгоняемые жгучим любопытством, мы покинули класс, завуч сказал, что больной у него в кабинете и впустил нас туда, издавая звук «т-с-с-с» и всячески призывая нас к конспирации, чтобы не в меру любознательный студент, не дай Бог, не пронюхал… А было, что нюхать (винные пары) и было, что скрывать от настырных студентов! На полу полулежал на боку в позе римского патриция, пьяный в стельку, наш упомянутый в начале, «несгибаемый» заведующий. Он и здесь сегодня тоже был председателем комиссии: кто-то что-то сдавал, а потом, как положено на Руси, «сабантуй» (говорят, от татар этому безобразию еще во время татаро-монгольского ига научились и оно так понравилось, что вот уже в течении 600 лет искоренить его не могут!). Вид у нашей жертвы последствий ига был не очень: шляпа набекрень, очки с носа сползли, плащ «патриция» уже порван и испачкан, рядом, на полу — полураскрытый пухлый портфель. «Раненый» патриций-председатель что-то бормочет про двойки и пятерки и, пытаясь воображаемой комиссии-сенату пояснить ускользающую мысль, беспомощно шевелит непокорными ручонками. Да, «проруха» что надо!
Наш обладатель «Жигулей» как глянул на предстоящего клиента, так и застыл с раскрытым ртом, из которого истекло тонкой струйкой: — Ну и подарочек! А если он блевать начнет или обо****? (…и, ведь надо, как в воду глядел!).
Но все мы, во главе с не столь пьяным завучем, стали уговаривать нашего взъерепенившегося товарища, что надо помочь человеку в беде — с кем не бывает. Коллега постепенно уступил нашим мольбам и согласился, что увидеть поверженного последствиями татаро-монгольского ига «патриция» приходится не так часто, как бы хотелось. Теперь предстояло дело тоже не простое: как-то незаметно вынести тело «раненого» из кабинета и донести его до машины, притом скрытно, чтобы коварный и любознательный студент, увидев подобное, не глумился потом над тяжелыми минутами всеми уважаемого председателя. Надо отметить, что с операцией мы справились блестяще: кто-то стоял на «атасе», кто-то волок по коридору, кто-то придерживал двери. Салон «Жигулей» благополучно наполнился грузным и рыхлым телом вместе с портфелем и не желавшей держаться на голове шляпой. Гороховский и его «больной» пассажир уехали, мы пошли по домам, завуч — к себе в кабинет — вероятно, добавить на радостях. Хорошо еще, что не пришлось грузить и его, а он мужчина крупный, и понадобился бы грузовик.
Как рассказал нам потом владелец «Жигулей», самое интересное началось в машине: клиента развезло в уютном и теплом салоне, и он заблевал все кресла и даже… (предчувствие водителя сбылось!).
Посочувствуем нашему барабанщику — вот как хорошо иногда не иметь машину и передвигаться на своих двоих.
18.10.1999.
