Юрий Льноградский, редактор «Джаз.Ру» |
Маленький шведский городок Истад с населением чуть меньше 20 тысяч человек расположен в округе Сконе, почти в самой южной точке страны (к слову, примерно на одной широте с Москвой) на берегу Балтийского моря. История его прослеживается аж до XI века, что, в общем-то, неудивительно с учётом его выгодного географического положения: и в средние века, и сегодня Истад — крупный по местным меркам порт, в основном используемый для паромной переправы со Скандинавского полуострова через Балтику. А с 2010-го года Истад — ещё и заметная точка на джазовой карте мира: с подачи известного шведского пианиста Яна Лундгрена здесь основан Ystad Sweden JazzFestival, необычно быстро растущий музыкальный форум не самого привычного даже для избалованной Европы формата.
Добираться в Истад издалека проще всего самолётом до датской столицы, Копенгагена: по прямой между аэропортом Каструп и Истадом около 80 километров, и прямо в аэропорту можно сесть в железнодорожный экспресс, идущий до пункта назначения от силы три четверти часа. Впечатления гарантированы уже на первых минутах: и железнодорожное, и автомобильное сообщение идёт по знаменитой «Эресуннской линии», комплексу из подземного туннеля и почти восьмикилометрового моста, фактически отделяющего Северное море от Балтийского. Туннель выходит из-под земли на маленьком искусственном островке Пеберхольм — вся конструкция, что и говорить, впечатляющая.
Как и всегда в Скандинавии, принимающая сторона дружелюбна до удивления. Особенно впечатляет, что в присланной за обычным корреспондентом машине оказывается аж трое добродушных седовласых волонтёров, которые в ответ на осторожный вопрос смеются и подтверждают, что всё так и есть — русский гость проходит по категории VIP. Правда, в дальнейшем разговоре всё-таки выясняется, что двое из них раньше не бывали в Каструпе и третий просто взял товарищей на рекогносцировку. Ну, как бы то ни было: шведы любознательны, англоговорящи, одеты в стильные чёрные футболки с символикой фестиваля на груди и надписью Volunteer Staff на спине, Эресуннская линия хороша, а виды южной прибрежной Швеции, вступившей в пору сбора урожая и по счастливой случайности не залитой дождями, великолепны.
Дорога на машине занимает от силы час и проходит в стороне от крупных населённых пунктов. По левую руку остаётся Мальмё — третий по величине город Швеции; в основном же по обочинам имеют место хутора, крошечные аккуратные деревеньки и бескрайние хлебные поля. Волонтёры охотно рассказывают о нынешнем положении дел в стране и в городе, полны сдержанного энтузиазма относительно фестиваля и вовсю хвалят арт-директора, благодаря которому всё так здорово.
Фестивальный штаб, куда сразу же сдают новоприбывших, располагается в служебных помещениях Ystads Teater — городского театра, построенного в 1894 году и отреставрированного к столетию, в 1994-м. Горожане им гордятся, и оправданно: рассказывают, что до сих пор в работоспособном состоянии вся подсценная механика, которая была последним словом театральной инженерной мысли в конце XIX века, что сохранены в рабочем состоянии декорации, созданные ещё в первых годах века XX-го. Да и вообще видно, что в этом комплексе с большой любовью сохранено старое и с большой осторожностью внедрено новое; 420 мест в трёх уровнях и оркестровая яма — формат, который позволяет делать мероприятия с претензией. Здесь и будут выступать наиболее именитые участники фестиваля; пока же, в среду, здесь только закипает жизнь оргкомитета и бесчисленных волонтёров (которых, согласно статистике, больше ста человек — и это только тех, которые в силу взятых на себя обязательств получили те самые футболки!). Говорят, что все они появляются исключительно в результате объявления на сайте фестиваля и пары извещений в единственной местной ежедневной газете, Ystads Allehanda.
ДАЛЕЕ: пристально рассматриваем фестивальную механику и разбираем музыку
Музыкантов, журналистов, персонал и оргкомитет на фестивале кормят крайне своеобразно: на верхнем этаже театра есть маленький кафетерий, предназначенный, судя по всему, в основном для актёров, в котором в фестивальные дни воцаряется небольшая команда опять-таки волонтёров, с 10 утра до часу ночи окармливающая всех желающих и в любом количестве пищей домашнего приготовления. Надо сказать, это сильный ход, и истадцы не лукавят, говоря, что кафетерий уже стал легендарным. Заставить себя покинуть его окрестности, где постоянно аппетитно пахнет чем-то новым и где за все фестивальные дни повторения в меню ограничиваются лишь напитками и хлебом, почти нереально. Там же происходит и первый разговор с Иттой Йонсон, отвечающей за взаимодействие с прессой: всё-таки удобно приезжать рано, когда люди ещё не замучаны общением с большой массой коллег. Попивая кофе, разговариваем об истории фестиваля. Выясняется, что основан он был почти анекдотически. Ян Лундгрен, возвращавшийся с джаз-фестиваля в Сардинии тем самым экспрессом Каструп-Истад, увидел на соседнем кресле мэра города Томаса Ланца, едущего из того же аэропорта после поездки на какой-то форум муниципальных структур в Братиславе. Российскому джазовому пианисту такая оказия просто показалась бы нереальной: ну, давайте попытаемся представить, что мэр какого-нибудь Серпухова просто едет в электричке из аэропорта Домодедово. Для шведского же ничего странного в ситуации не увиделось: подсев к Ланцу, Лундгрен рассказал о своих впечатлениях от итальянского фестиваля и предложил сделать свой фестиваль в Истаде. А Ланц взял и согласился. Конец. Вернее, начало.
По оргкомитету видно, что фестивальные люди, да и сами горожане, ещё далеко не привыкли ко всему тому, что YSJF приносит в их жизни: для них, например, приехавшие журналисты из России и США кажутся не менее интересными фигурами, чем музыканты (наверное, всё-таки потому, что музыканты приезжают позже, но тем не менее!). Так совершенно неожиданно для себя я попадаю на интервью, которое местный репортёр берёт у меня и у маститого американского коллеги Дага Рэмси: зачем вы в Истаде, что вы думаете о сегодняшнем состоянии джаза и так далее. Оставляя в стороне вопрос о том, стоило ли тратить бумагу на истории о том, как именно я пришёл к джазу, отмечу, что беседа, в отличие от застольных разговоров, получилась интересной именно в силу своей структурированности. Даг, например, считает, что у джаза нет никакого прогнозируемого будущего и говорить о его закате нельзя в принципе: всегда может появиться человек, который изменит всё будущее единолично. Приходим и к тому, что в дни расцвета джаза он был популярной музыкой и сравнивать разные времена некорректно по очень многим причинам. Например, в годы расцвета джаза существовала звукозапись, работающая по одним принципам, сегодня — работающая по другим, а во времена Баха звукозаписи не было вообще. Резюме — надо слушать музыку и не забивать себе голову концептуальными рассуждениями.
TORSDAG
Музыка начинается в четверг в 11 утра (!) концертом XL Big Band под руководством датского саксофониста Клауса Сёренсена. Ян Лундгрен, анонсирующий выступление, демонстрирует эталонное чувство меры в конферансе: пара минут сдержанно-оптимистического текста, в которые укладывается и благодарность всем собравшимся, и полезная информация (выясняется, например, что оркестр открывал самый первый фестиваль два года назад). Оркестр классный, мастеровитый и универсальный: саксофонисты начинают именно как саксофонисты, но по ходу концерта, переходя от «Work Song» к «I Was Born To Be Blue», меняют инструменты на флейты, секция труб в процессе сопровождения авторской композиции переходит на флюгельгорны, с нарастанием эмоциональной напряжённости пьесы меняет их на засурдиненные трубы. Словом, тембральную окраску звучания своих оркестрантом Сёренсен в состоянии изменять весьма кардинально, пусть даже оркестр и описывается как «полупрофессиональный». Сам лидер способен солировать и вдумчиво, и под Чарли Паркера. XL Big Band радует тем, что не впадает в чистую развлекательность, хотя со временем будет и скэт, и элементы ансамблевого цирка; впрочем, некоторый реверанс в сторону массового вкуса неизбежен, поскольку со временем к рампе выходит вокалистка Синне Иг (вновь датчанка): красивая женщина и джазовый оркестр — это определённый стандарт, который мало кому удавалось побороть.
Это хорошее и правильное начало фестиваля, вне всякого сомнения. Концерт проходит в Per Helsas Gård — закрытом дворике, со всех сторон окружённом старинными двухэтажными строениями. Сегодня здесь своеобразный центр производства и продажи всякой рукодельной продукции, от одежды до питания: здесь же работает и небольшое вегетарианское Helsa På Café. Сцена (фактически — небольшой подиум без крыши) установлена в дальнем от кафе краю дворика, и слушатели в первых рядах плотно усаживаются на скамейках в 10-15 рядов; ближе к другому краю есть возможность расположиться за столиками и периодически заглядывать в кафе за новой порцией кофе или десертов. Удобно и тем, кто хочет исключительно слушать, и тем, для кого посещение концерта — обязательно «и выпить, и поговорить». Над головами оркестрантов бьётся на ветру натянутое на случай дождя полотнище, а в сам «зал» периодически залетают ласточки. Тепло и солнечно (говорят, что фестивалю вообще повезло с погодой). Словом, идиллия. И зрители такие же — идиллические. Около трёхсот человек, почти все — улыбчивые и седые. Благостные в достаточной мере, чтобы после концерта поблагодарить аплодисментами за звук техников, двух ангельской внешности блондинистых парней лет двадцати с небольшим. Звук, впрочем, и вправду хорош.
Затем — первый концерт в помещении театра. Самое время сказать, как в принципе организована сетка выступлений: существует семь площадок (две из которых, впрочем, будут задействованы только однократно, основных — пять), и выступления начинаются одно за другим, с незначительной паузой, всегда на новой площадке. В программе четырёх дней фестиваля — 29 концертов, и теоретически успеть можно на все (совсем другой вопрос, в состоянии ли нормальный человек вынести за четыре дня около сорока часов непрерывной музыки). Площадки расположены либо на расстоянии полукилометра друг от друга, либо, в экстремальном случае, километрах в двух: но даже на этот экстремальный случай предложено так называемое «Джаз-такси», которое заказывается заранее именно для трансферов из зала в зал, собирает несколько пассажиров и за счёт этого стоит, по местным меркам, копейки. Ну, а в моём случае всё ещё проще: оргкомитет бессловесно снабжает меня велосипедом номер 18, на котором я бодро разъезжаю по брусчатым мостовым Истада туда-сюда и успеваю не только попадать на концерты, но и заскакивать в штаб, в заветный кафетерий, чтобы вкусить новых кулинарных шедевров.
Первым в Ystads Teater играет квартет норвежского саксофониста Петера Веттре. Тут и обнаруживается решение проблемы «как нормальному человеку посетить все концерты»: да никак! Несмотря на раннее время и будний день, на волне от стартового выступления ожидаешь большей аудитории, а по факту в театре от силы 100 человек. С галёрки особенно заметно, что на первых четырёх рядах почти никого нет, а с пятого начинается сравнительно плотная масса слушателей: видимо, именно там начинается ценовая категория попроще. Петер и его молодые товарищи играют крепко и уверенно, но на открытие не тянут: это тот современный джаз, которым уже никого не удивишь. Сам Вестре — стройный, изящный, одетый под мальчика, сайдмены — нормальные европейские балбесы, кто без носков, кто в кепке стиля «идите все к чёрту». Несколько смущает то, что весьма свободная по сути своей музыка, временами построенная на гармонической сетке из двух аккордов, исполняется по нотам. Хорош барабанщик (в том числе и именем — Даг Эрик Кнедаль Андерсен), но не в большей степени, чем и положено современному барабанщику, претендующему на профессионализм: молодой, наглый, громкий, любящий неожиданные резкие акценты. Пьесы у Веттре в основной массе неторопливые, хотя в одной используется неожиданно классный разгон от медитативного и почти балладного вступления до яростного соло саксофониста, с искусственным убыстрением темпа в несколько раз в течение пары минут
Третий концерт — в Hos Morten Café. Это вновь внутренний дворик, но на сей раз чуть поменьше и полностью принадлежащий, как следует из названия, одному-единственному кафе. Формат очень близкий к Per Helsas Gård, с той оговоркой, что в HMC, судя по всему, зрителю в основном представляют менее крупные по формату (и, пожалуй, по качественному уровню) коллективы. Здесь играет шведское трио пианиста Йона Венкиа, и эта музыка ещё более близка к беспроигрышному мейнстриму средней руки. Выступающий с трио специальный гость, трубач Якоб Ленберг, недурён, но заметно ограничен по диапазону, побаивается выходить за рамки среднего регистра и лиричен, как показалось, больше не от настроения и мироощущения, а от понимания уровня своей техники. Собственно, и пианист играет так же: осторожно, скуповато, гарантированно хорошо. При этом упрекнуть их совершенно не в чем — музыка остаётся именно музыкой, а не фоном и не ремесленничеством. Пожалуй, уместно вспомнить слова арт-директора фестиваля, который в своём обращении прямо говорит, что хочет показывать в Истаде самый разный джаз — шведский и иностранный, старый и молодой, в том числе и артистов, которые в обычной ситуации на сцену выходят не так часто.
По городу в это время ездит древняя пожарная машина, на которой можно за небольшую плату прокатиться под звуки сирены: всё как в старые добрые времена, «пожарные» сидят спиной к спине на продольной скамейке, лестница над головой, тряска по булыжнику и восторженные дети.
Новая площадка: Sankta Maria Kyrka, название, не требующее перевода. В церкви фестивальный концерт будет всего один (что, положа руку на сердце, совершенно оправданно). Это самое старое здание в городе, строительство которого началось в районе 1200 года; некоторые элементы и башни были добавлены в уже точно задокументированном 1275-м, но сегодня, после массивных доработок, их почти не видно. Место, что и говорить, красивое и требующее отдельного изучения — если у вас есть на это время. А если вы пришли на концерт, то норвежцы Терье Рипдаль и Кетил Бьорнстад заставят вас именно слушать, а не вертеть головой по сторонам. Этот концерт наконец-то выводит всё происходящее на нужный уровень — когда понимаешь, что приехал именно на по-настоящему крупный джазовый фестиваль с по-настоящему большой программой, а не в туристическую поездку, обрамлённую неплохим джазом. Церковь сравнительно компактна и не особенно приспособлена к тому, чтобы хорошо видеть музыкантов — если вы не пропустили предыдущий концерт и не заняли место заранее. Но зато в ней можно хорошо слышать. Если кому-то этот дуэт и кажется невообразимо скучным (а такое мнение бытует), то это впечатление точно не подтвердится во время живого выступления. Бьорнстад пафосен, рассыпчат, не стесняется использовать весь арсенал приёмов для выжимания слезы — не только музыкальных, но и механических, его рояль в нужные моменты даёт громкости побольше иного органа. Рипдаль, наоборот, минималистичен, работает с гитарой скупыми сдержанными движениями, практически не двигается с места, только временами обращается к звукорежиссёру движением бровей. Играют они три больших блока, каждый из которых — цепочка из нескольких композиций. Репертуар перемешан довольно радикально: тут и пьесы из проекта «The Sea» образца конца девяностых, и что-то поновее, и что-то совсем свежее. Если поначалу слушатели ещё, как и положено в Европе, ходят, чихают и разговаривают, то довольно быстро перестают это делать и впадают в положенный транс. Слушают, как надо: кто-то закрыл глаза и качается в такт, кто-то вообще спрятал лицо в ладони и словно молится. Гитарные эффекты Рипдаля идеально подходят для церковной атмосферы, а редкие всплески его рокерской игры словно подчёркивают эффект высокой торжественности. Он узнаваемо добавляет прелести происходящему: тогда, когда Бьорнстад играет в единицу времени два аккорда, Терье играет три, и общее звучание делается похожим на в чём-то неловкие, но характерные построения хороших рокеров семидесятых. В последней вещи, в момент эмоциональной кульминации, музыканты выходят в тему «The Return Of Per Ulv» из альбома Рипдаля «If Mountains Could Sing», и аудитория встаёт в овации. Для меня это персональный подарок — эта тема Рипдаля относится, пожалуй, к числу самых ценимых мной композиций в истории музыки вообще.
После концерта ребята из оргкомитета говорят, что можно подойти к Терье и быстро задать ему один вопрос. Но что я у него спрошу одним вопросом? Как вы, играя такую музыку, умудряетесь не забывать о том, что надо ещё и на жизнь зарабатывать? Как вам удаётся совмещать музыку и молитву, не претендуя на такое совмещение? На каком именно перекрёстке мне можно продать душу, чтобы тоже научиться так играть? Говорю просто: я из России, мистер Рипдаль, спасибо вам. Пожалуйста, усмехается он и уходит — грузный, сразу постаревший после окончания концерта, тяжело опирающийся на палку; волонтёры на всякий случай везут следом кресло-каталку.
На выходе из церкви подходит женщина по имени Ева, пытаясь прочитать русскоязычную надпись у меня на майке. В кои-то веки название собственного фестиваля стало причиной для интереса со стороны женщины! Разговорились. Она собирается в Москву в гости, рассказываю о джазовых клубах, джазовых магазинах; спрашиваю, чем она, волонтёр в корпоративной футболке, тут занимается. Отвечает, что приехала из Стокгольма, взяв небольшой отпуск на основной работе, чтобы послушать нормальный джаз: «я джазоман, мне нужна доза». Уверенно говорит, что в Швеции джаз-фестивалей в нормальном смысле слова сейчас вообще нет: тот, что в Стокгольме, давно перестал быть таковым — там популярные артисты, фестиваль вымирает, переносится с открытого воздуха в залы. Но, впрочем, пока есть Истад, ей волноваться нечего, особенно учитывая, что она может тут остановиться у знакомых — во время фестиваля выкуплены все места в отелях и хостелах на 15-20 километров в округе.
Перед концертом Элиане Элиас (снова в театре) меняемся билетами с Дагом Рэмси, который не очень-то горит желанием сидеть в первом ряду прямо перед знакомой. Ну, он-то наверняка её в Штатах видит регулярно, а для меня место оказывается идеальным — по центру и сразу перед музыкантами, которые отделены только оркестровой ямой. Вот теперь театр полон под завязку: вечер и американская (или бразильская, как кому угодно) звезда. Ян Лундгрен не мудрствует и просто объявляет Элиане как «одного из лучших артистов сегодняшнего мира». Музыканты, все в чёрном, дают стартовый рифф, и уже под музыку появляется сама Элиас — тоже в чёрном, с развевающимися волосами, крупная, броская, счастливая. Начинают с инструментальной босса-новы, которую Элиане подхватывает за фортепиано уже после нескольких сыгранных квадратов аккомпанемента, потом без паузы кладут в «латину» «They Can’t Take That Away From Me», показывают «So Danco Samba». Аудитория в восторге, но начинаешь чувствовать, что босса-новы многовато и можно бы больше акцентироваться на том материале пооригинальнее, который и делает из Элиас настоящую Элиас. Словно чувствуя эту мысль, группа исполняет «Light My Fire» Джима Моррисона, скомбинированную, по словам Элиане, с её пьесой «Catching Fire» — видимо, скомбинированную в основном в финале. Давшая название последнему альбому артистки, эта легендарная рок-композиция смещает акцент в столь желанную сторону: да, этот ансамбль играет музыку преимущественно бразильскую, по постоянно нащупывает смежные области и делает это глубоко оригинально и на высочайшем уровне качества. Басист Марк Джонсон наконец выдаёт то соло, которого от него должно ждать — начинающееся сразу потрясающе плотным перебором нот на одной скорости; по окончании соло аудитория взрывается овациями (Джонсон похож одновременно на Олега Янковского и Юрия Кузнецова и во время соло гримасничает так, что делается страшно). Потом снова возврат к босса-нове: выломанная по мелодии до слабой узнаваемости «One Note Samba» и «Rosa Morena». В ходе последней случается забавный казус: звукорежиссёры не включают вовремя радиомикрофон, и уже рассказавшая историю этой композиции (о стеснительной девушке, которую музыканты уговаривают спеть с ними), вышедшая было из-за рояля к рампе и покачавшая бёдрами Элиане возвращается назад: ей не во что петь. «Что, всё-таки попробовать ещё раз?» — спрашивает она у публики. Конечно, попробовать!
В качестве прощальной пьесы — довольно странное исполнение одного из стандартов Жобима, в ходе которого гитарист Рубенс де ла Корте уходит со сцены, а босса-нова превращается во вполне традиционный свинг со смещённым ритмом. Пьеса затухает вплоть до потери мелодии, Джонсон играет соло смычком и внось выводит ансамбль в босса-нову. И — стоячая овация, розы от оргкомитета, которые музыканты бросают в толпу. На бис исполняется сразу две пьесы — сильно укороченная «Ипанема» и вытекающий из неё неопознанный бразильский стандарт, в ходе которого идут в жёсткую дуэль барабаншик Рафаэль Барата и сама Элиане, наконец показывающая всю комплексность и неординарность того пианизма, на который способна. Интереснейшие перебивки барабанного ритма фортепианными «ответами» со свободной внутренней ритмикой, использование популярных клише вроде нарастающего давления в обеих руках, но через непредсказуемые паузы. Барабанщик использует все средства извлечения — ладони, щётки, палки, явно пробует изобразить карнавальный перкуссионный ритм. Всё вместе производит впечатление даже не музыкального противостояния, а игры более глубокой, на уровне взаимоотношения полов: своеобразная неистовая и лукавая брачная пляска, заканчивающаяся, к счастью, всё-таки не браком, а нахождением музыкальной общности. И ещё более сильная овация, как результат.
Последний концерт четверга — снова в театре, после большой паузы, в 23:00. Во время паузы в кафетерии собирается весь фестивальный цвет, и, в общем-то, всё как всегда: к тем музыкантам, что покрупнее и побрутальнее, подсаживаются красивые местные девки, которых раньше почему-то не было заметно вообще нигде. Некоторые законы действительно универсальны! А сам концерт приходится слушать из холла, благо слышно хорошо и уже нет никаких сил сидеть внутри: там снова аншлаг и трудно дышать. Звучит классный, горячий, глубокий хард-боп: на сцене собрал своих друзей один из лучших джазовых трубачей в истории Швеции, Андерс Бергкранц. Достаточно сказать, что на барабанах и саксофоне с ним — американцы, Виктор Льюис и Билли Харпер соответственно. Программа дня выстроена абсолютно правильно: эти парни делают своё дело на отрыв, добивая слушателя до полного опустошения, объединяя воедино и энергетику, и техническое мастерство, и беспроигрышные рецепты одной из самых горячих форм импровизационной музыки. Потом оказывается, что ещё в среду в десять вечера Бергкранц, которого тут обожают, был удостоен весьма специфической чести: дело в том, что в Истаде каждый вечер на самую высокую башню города поднимается местный трубач, играющий несколько простых нот. С древних времён это своего рода «музыкальный маяк», сигнал для морских судов, ищущих Истад в тумане. Так вот в среду 1-го августа Бергкранц впервые в истории города заменил штатного трубача и сыграл не привычную длинную ноту-другую, а некую джазовую импровизацию. Говорят, весь город его внимательно слушал, заинтригованный узаконенным нарушением традиции. Только вот русским корреспондентам объявление в газете на шведском ни о чём вовремя не сказало…
FREDAG
Утро пятницы снова начинается в Per Helsas Gård программой «Шведские короли тенор-саксофона». Королей три, и их имена (Бернт Розенгрен, Ниссе Сандстрём и Кристер Андерссон) в России вряд ли кому-то что-то скажут. Строго говоря, даже список тех, с кем им довелось работать, не бьёт прямо вот уж наповал. Начинают «короли», которым за шестьдесят, бодрым своеобычным свингом в духе классического мэйнстрима, по нотам, причём сразу дают понять, что репетировали они достаточно условно и предполагавшийся унисон таковым, строго говоря, не является. Зато при переходе к соло (а соло сыграют в первой же вещи все участники секстета, включая всю ритм-секцию) показывают увереннейшую игру в той самой идиоме, которая и является идеальной для открытого джазового фестиваля.Это открытая, яркая, технически искушённая музыка, не отрывающаяся от идей, которые могут прослеживаться и проживаться аудиторией наравне с музыкантами. Никаких новых откровений, но взамен — сладкое щемящее чувство того, что ты тоже что-то понимаешь в джазе и способен в своей голове выстраивать некоторое развитие композиции, близкое к тому, что покажут профессионалы. Мэйнстрим высочайшего класса, словом: немудрено, что площадка почти наглухо забита, пусть и вновь преимущественно седовласыми слушателями. Неожиданно интересно смотрится басист Ханс Бакенрот, соло которого не только техничны, но и весьма оригинальны по наполнению.
Погода располагает к тому, чтобы рискнуть и проехаться на велосипеде уже не по Истаду, а вокруг него. Дорога на небыстрой скорости занимает от силы полчаса (строго говоря, весь город — около восьми квадратных километров), словно сошедшие с рекламной картинки старые домики центральной части быстро сменяются на изящные жилые кварталы, потом некоторая прослойка аккуратных частных домов с авторскими решениями по оформлению живых изгородей — и вы на своеобразной «велосипедной объездной дороге», где нет вообще никого на всём протяжении пути. Она очень неожиданно выводит к кемпинговому лагерю, где размещены три-четыре десятка передвижных автодомов и пожилые пары, греясь на солнце, пьют кофе в раскладных креслах. Сразу за кемпингом — море, редкие отдыхающие семейные компании, молча прогуливающиеся за руку лесбиянки с жизнерадостной собакой. Идиллия, от которой даже и к джазу возвращаться не особенно хочется: что может быть лучше места, где всё уже грамотно обустроено и где при этом почти нет людей?
Однако надо возвращаться в театр. Кто-то из волонтёров объясняет принцип попадания вовнутрь со служебного входа: надо просто набрать код, соответствующий текущему году. Так что если кому-то надо взломать театр Истада, то в ближайшее время набирайте число 2012, потом — 2013 и так далее…
Англичанка Клер Мартин не впечатляет. Вернее, полностью подтверждает предположения об английском джазе, которые основаны на глубоких стереотипах, но остаются правильными. Музыка её — сухая, рассудочная; личное обаяние и поведение на сцене присутствует, но в типично британских объёмах, не пропускающих дальше определённого порога, и порог этот достигается очень быстро. Музыканты мастеровитые, но не более того; разве что пианист Гэрет Уильямс играет с любопытными заменами. Голос у самой Клер не столько богатый, сколько характерный, свинга почти нет, есть блюзовая или даже соуловая отрешённость, но нет, пожалуй, какой-то ожидаемой искренности. Словом, размещение в программе ближе к началу дня вполне оправданно.
А вот концерт Филипа Йерса в Hos Morten Café — это уже действительно открытие. Молодого исполнителя на губной гармонике (Йерсу сейчас всего 26) называют одной из главных надежд шведского джаза ещё с тех пор, как он в восемнадцатилетнем возрасте стал лучшим на Harmonica World Festival (открывая фестиваль, ведущий даже пошутил в том ключе, что в Лондоне-де идут Олимпийские игры, а у нас тут свой чемпион мира на сцене). Но правильнее говорить даже не о шведском джазе, а о шведской музыке в целом: очень правильно, что в биографической справке Филиппа упомянут его интерес к самым разными стилям и сказано, что он «вообще очень любит писать музыку». У Йерса несколько талантов: это и талант композиторский, и талант играть негромко — вплоть до того, что по нижним скатам черепичных крыш, которые в HMC расположены на высоте от силы пары метров, продолжают расхаживать во время концерта какие-то деловые птицы. Очень невысокой, почти интимной громкостью Филипп берёт слушателя в плен сразу же; его хочется слушать и потому, что он не навязывается, и потому, что за этой неброскостью стоит поразительно глубокое содержание. У него великолепные музыканты: гитарист Хенрик Халлберг, пусть и похожий во многом по звуку и скупости игры на Билла Фризелла, басист Йохан Линдбом, строгий и техничный, и полиритмический барабанщик Никлас Линдстрём, которого впору называть перкуссионистом, так мало в его игре сколько-то «палочных» по окраске ударов. Программа Йерса, который владеет несколькими типами гармоник (хроматической, блюзовой, даже басовой), называется «С вдохновением от Тутса», но не Тилеманс, ох, не Тилеманс тут главный: этому парню есть что сказать самому. Сложные, прихотливые мелодии, многочастная композиция, скрупулёзнейшая работа с нюансами, явное влияние киномузыки, в которой нет части А и части Б, а есть развитие сюжета. Явно сохранённая в каждой пьесе индивидуальная история, продуманная и выстраданная. Никакого «музыкального юмора» и одновременно — никакой серьёзности; лёгкая, точная, мастерская игра в прямом смысле этого слова, с сохранением именно игрового начала в творчестве. Йерс охотно перемешивает музыкантов в квартете и выводит, не скупясь, неожиданные дуэты — гармоника с басом, гитара с барабанами. Никакого прямолинейного свинга — в лучшем случае двадцать секунд неожиданно традиционного бита, от которого музыканты сами обалдевают и возвращаются к многоэтажным воздушным построениям с удвоенной ретивостью. Самые разные темы (упомянут даже Дэвид Линч, «Twin Peaks» и желание разобраться со «всей этой дурацкой мистикой»). Если нужен ориентир — то лучше всего плясать от знаменитой музыки Билла Фризелла к фильмам Бастера Китона; но и собственных идей у Йерса — на две самостоятельные карьеры. Достаточно сказать, что аудитория дружно перестаёт пить пиво и начинает внимательно слушать, не в силах побороть добрую улыбку — умение вызвать такое чисто-позитивное чувство без убийственного драйва и демонстрации техники дорогого стоит. А ведь будет не только мультипликационная припрыжка и театральный саундтрек, будет и долгое вводное соло почти авангардного толка, во время которого так и видишь, что Тилеманс бы точно так же, как и простой слушатель, сидел с отваленной челюстью. Правда, сам Йерс рассказывает со сцены, что его общение с Тилемансом началось с рассказов мэтра в стиле «играть соло на губной гармонике — это словно писать прекрасное небольшое стихотворение на крошечном клочке бумаги», а закончилось советом вкладывать деньги в недвижимость, если уж хочется как-то преуспеть в жизни. Но подобный конферансный юмор у Филиппа выходит вполне естественно и без напряжения, да и некоторые советы Тутса он всё-таки оказывается способен применить именно в музыке. Такова «Sophisticated Lady», которая исполнена на бис и представляет собой такой же негромкий и совершенно внестилевой шедевр с потрясающим соло гитариста Хенрика на «оттянутом» звуке, соло, сделанное практически исключительно аккордовой игрой на половинных и целых нотах.
Словом, Йерса надо хватать, пока дают. Будучи в Европе, пропускать его нельзя, а российским организаторам, имеющим шанс показать его в России, следует очень серьёзно задуматься…
На американского гитариста Курта Розевинкеля после этого идти совершенно не хочется, но приходится — в основном из-за желания попасть вовнутрь впервые на фестивале открывающей свои двери площадки Ystad Saltsjöbad. Это громадных размеров многофункциональный курорт, где есть всё в диапазоне от обустроенного пляжа до собственного поля для игры в регби. Расположен комплекс неблизко (это та самая максимально удалённая площадка примерно в трёх километрах от центра), поэтому к началу я немного опаздываю. Розенвинкель с товарищами играет в чопорном зале, полы которого забраны роскошным белым ковром. По стенам почему-то висят огромные постеры с деятелями исключительно американской культуры в диапазоне от Марка Твена до Брюса Ли. Публика здесь по-настоящему опасно богатая, женщины ухожены так, что чувствуешь себя неловко, садясь рядом. Аура дорогостоящих спа-процедур в полной мере распространяется и на концертный зал: складывается полное ощущение, что предстоит тебе не столько обычный концерт, сколько какое-то хитро-концептуальное обёртывание в музыку руками специально выписанных специалистов. Да и билет сюда один из самых дорогих — 690 крон, то есть около 100 долларов. Хэдлайнер, чего там!
А хэдлайнер на контрасте с мальчишкой Йерсом производит не самое сильное впечатление: рецепты известны давно — долгое сольное введение, тема, импровизация гитариста, импровизация басиста, тема, долгое сольное выведение. Играют стандарты (как и положено по названию ансамбля — Kurt Rosenwinkel Standards Trio), «Goodbye Pork Pie Hat», Коула Портера, Джо Хендерсона. Хорошо, интересно, самобытно. С фирменными гармоническими заменами Розенвинкеля, с интересными пассажами поперёк аккордов, с умными соло басиста Угонны Окегво, с хорошей сдержанностью барабанщика Джеффа Балларда. Но — не цепляет до слезы. Возможно, потому, что Курт давно дал всем понять, чего от него ждать. А возможно, потому, что слишком свежо впечатление от молодых шведов…
Вслед за курортом начинаются концерты и в Scala. Это самый старый из действующих кинотеатров Швеции, построенных именно как кинотеатр: его открытие датируется 14 сентября 1910 года. Естественно, он давно переоборудован и модернизирован, но по-прежнему хранит дух площадки, где показывались немые фильмы и усталый тапёр превосходил сам себя по нескольку раз в день. Здесь всего 130 мест, и играют тут исключительно молодые и местные составы. Квинтету Ребекки Ларсдоттер большей площадки пока и не надо, несмотря на авторскую музыку и несомненный талант саксофониста Кристиана Бринка, который смотрится посильнее вокалистки-лидера.
Это классический случай, когда молодость состава и личное обаяние оказывают решающее влияние на слушателя: сама музыка «плавает» в диапазоне от вполне джазовых баллад до едва ли не альтернативно-роковых среднетемповых композиций, в которых авангардные заходы ударных и контрабаса вполне оправданны. В авторских композициях на английском сразу проявляется откровенная наивность лирики, а акцент заметно режет ухо; появляется первый серьёзный вопрос к арт-директору фестиваля Яну Лундгрену — а почему, собственно, он это посчитал правильным для фестиваля? В качестве своеобразного пенальти (ибо надо же, чёрт возьми, и силы восстанавливать когда-то!) приходится пропускать концерт самого Лундгрена. Впрочем, из пресс-центра прекрасно слышно, что играют они с легендой шведского джаза Бенгтом Халлбергом, которому в этом году исполняется восемьдесят, отлично, в четыре руки, на двух роялях, джазовую классику. Вот вам, пожалуйста, «Sweet Georgia Brown», а вот и ожидаемый рёв публики. Всё-таки есть в мэйнстриме свои прелести: некоторые вещи даже предсказывать не надо, настолько они очевидны.
Перед завершающим день концертом квартета Томаша Станько (описывать его нет смысла — «Джаз.Ру» пишет о польском мастере довольно регулярно, а сам мастер меняется довольно мало) получился короткий разговор с музыкантами квартета Филипа Йерса на свежем воздухе рядом с театром. На интервью этот разговор не тянет, слишком уж хорош принесённый с собой в бумажных стаканчиках кофе и слишком уж красочны картины заката: скорее это обычное спокойное общение. Парни, безусловно, заинтересованы уже самим фактом того, что на них обратил внимание человек из России, ни в малейшей степени не играют в звёзд и открыты всем предложениям. Рассказывают в ответ на мои расспросы, что с Стокгольме, где они базируются, далеко не один, разумеется, джаз-клуб (как уверенно утверждала Ева), но, пожалуй, только этот «один» действительно корректно организован, нормально платит и т.п. В целом же в Стокгольме достаточно желающих играть, и потому нормальных заработков там не получается — в основном приходится ездить в «сельскую местность» (как-то эти рассказы нехорошо напоминают ситуацию в Москве). Они, строго говоря, и не считают себя джазовым составом, во многом ориентируясь на фольклорную музыку. Спрашиваю, где именно они видят себя в сегодняшней иерархии шведских музыкантов, и этот вопрос всех ставит в тупик. В конце концов гитарист Хенрик отвечает так: «мы, конечно, не звёзды, но уже переросли тот уровень, когда нас можно зазвать играть бесплатно». А подумав, добавляет: «Хотя всё-таки можно, просто это будет какой-то особый случай». Словом, всё вполне так же, как везде в мире.
LÖRDAG
Вставать вовремя делается всё труднее, несмотря даже на проходящую прямо под окном отеля Continental железнодорожную линию, по которой каждые 15-20 минут проходит то скоростной окружной трамвай, то экспресс национального калибра; гремят они все, положа руку на сердце, так, что ночью без вариантов просыпаешься, а днём и вовсе вспоминается опыт жизни рядом с Рижским вокзалом в Москве. Так что будущим посетителям фестиваля, выбирающим для себя «Континенталь», настойчиво рекомендуется сначала выглянуть из окон предложенного номера, а потом уже соглашаться в нём жить.
Даже с учётом насильственной железнодорожной побудки продрать глаза тяжело. Встретив на утреннем концерте Яна Лундберга, задаю ему прямой вопрос: товарищ, а не перебор ли это — по семь-восемь концертов в день нон-стопом? Выжить-то как предлагаете? Лундберг смеётся, прикрывая рукой ярко-красные воспалённые глаза: а я, говорит, даже и не пытаюсь всё посмотреть, вопрос не ко мне…
Третий день фестиваля открывает Monday Night Big Band с программой, посвящённой музыке знаменитого Тэда Джонса. Выглядит убедительно, разве что не хватает ему той остроты, которая всегда составы самого Джонса и отмечала. Хороший оркестр, очередная явная удача из серии утренних открывающих шоу, которые задают правильное настроение на целый день. И, что характерно, всё те же наиболее примелькавшиеся волонтёры получают всё то же удовольствие, совершенно не жалуясь и не выглядя уставшими, а среди зрителей попадается всё больше знакомых по прошлым концертам музыкантов. Вижу и трубача первого оркестра (XL Big Band), Ханса Виклунда, соло которого были очень хороши в своей относительной сдержанности. Подхожу и говорю спасибо за музыку — Виклунд, человек весьма в возрасте, заметно расцветает.
Дебору Браун можно было пропускать, легко предполагая, что именно предложит маститая мастерица чёрного вокального мэйнстрима, пусть даже и в компании известнейшего барабанщика Ронни Гардинера. Именно в отношении этого концерта состоялся примечательный диалог с кем-то из волонтёров, искренне не понимающих, как можно пропускать концерты столь значительных персон, имея бесплатный доступ. Аргумент относительно того, что хочется в первую очередь услышать неизвестных доселе шведских артистов, совершенно не воспринимается (с другой стороны, приехал бы шведский журналист на условную «Усадьбу. Джаз» и решил, например, пропустить условного Брэнфорда Марсалиса, чтобы услышать условного Николая Моисеенко — мы бы тоже, наверное, покрутили пальцем у виска). Зато другой аргумент сработал: смело блефуя, говорю, что люди вроде Деборы Браун «у меня в Москве» выступают по два раза в год, не реже. Волонтёр уважительно отстаёт, бормоча что-то о русской нефти.
Правда, краткое ознакомление с программой отца и дочери Эвана и Ханны Свенссонов заставляют усомниться, так ли я прав, отметая проверенные годами и сотнями тысяч слушателей имена ради поиска новых откровений. Уже в открывшей программу «Love For Sale» отец дал понять, что гордится своей красавицей не до той степени, чтобы дать ей быть главной в семейном дуэте. Его аккомпанемент, в целом тяготеющий к стилистике Джо Пасса, упустил в манере великого итало-американца главное — способность собственно аккомпанировать; показывая великолепную технику солирования и умение не особенно стандартно обыгрывать стандарты, Эван, тем не менее, ставит дочь в ситуацию, когда ей приходится оригинальничать, чтобы обратить на себя внимание. На этом музыка заканчивается и начинается поддержка молодых талантов, у которых всё ещё впереди.
А потом была программа «Джаз для детей» в Per Helsas Gård, ради которой было принято радикальное решение не идти на публичное интервью, где Даг Рэмси собирался общаться с самим Куинси Джонсом (легендарный трубач, композитор и продюсер в этом году является главной звездой фестиваля, чествование его запланировано на самый последний день, но «подготовительные работы» идут вовсю с самого первого дня, вплоть до того, что появление Джонса в ложе театра ведёт к прерыванию концерта и просьбе к слушателям встретить звезду аплодисментами). Решение, что и говорить, неочевидное, особенно учитывая, в какой унылый цирк обычно превращается любой «джаз для детей» в наших палестинах. Однако результаты превзошли самые оптимистичные ожидания — даже публики на этом концерте было чуть ли не больше, чем на всех остальных (правда, справедливости ради надо заметить, что концерт был единственным в фестивальной серии бесплатным). Детей ненавязчиво сформировали в переднем ряду, в том числе и предлагая им садиться прямо на пол; нарядно разодетая Гитте Палссон, автор проекта, вышла к рампе, и началось. Естественно, было очень много слов, и естественно, исключительно по-шведски. Удалось понять только, в основном по содержанию программы, что посвящено всё это действо песенкам о разнообразных животных (или от лица разнообразных животных), и исполнялись эти песенки в околоджазовом (не джазовом, нет!) ключе. Музыка в чём-то близка обычному сопровождению разнообразных хороших телепередач для детей и ухо не режет ни ребёнку, ни сколько-то правильно мыслящему родителю. Но, в отличие от передачи, у программы Гитте (как выяснилось позже, она основана на материале её альбома «Veckans Djur I Parken») нашлось сразу несколько достоинств. Это, во-первых, безусловный добрый клоунский талант самой Гитте, которая из своего имиджа доброй и взбалмошной бабушки выжимает максимум (тут будет и общение с детьми на языке жестов, и игривое потрясание филейной частью, которое дети воспринимают в правильном ключе, без всяких взрослых обертонов). Во-вторых, наличие второго, как принято говорить, «аниматора», симпатичной молодой девчонки по имени Таня Салазар с яркой и не особенно скандинавской внешностью: её поведение на сцене заставляет по-хорошему возблагодарить тех, кто умеет так преображаться ради удовольствия чужих детей и при этом не переигрывает. Ну и чуть ли не главное: помимо собственно музыкантов (которых надо отметить за умение грамотно удержать свои амбиции в рамках и оставить хорошую полуимпровизационную музыку на нужном уровне), в этом ансамбле огромную роль играет крепкий мужчина сельско-пиратской внешности, почти перед каждой пьесой залезающий в заранее установленные на краю сцены чёрные ящики и достающий оттуда какой-нибудь сюрприз. Первый же такой сюрприз — это… живой паук каких-то феерических, с кружку для пива, размеров; и пока исполняется песня (соответственно, про паука), всем желающим детям предлагается дать ему по себе поползать. Надо сказать, от желающих нет отбоя, причём со временем вместе с детьми в очередь начинают вставать и крайне немолодые женщины, на лицах которых написан такой же неподдельный восторг. За пауком последует игуана, за игуаной — здоровенная змея и так далее. Ход, безусловно, беспроигрышный: дети сидят с открытыми ртами, а взрослые хохочут, как дети.
Из всего увиденного в Истаде «Джаз для детей» показался наиболее интересной программой именно туристического плана: вспоминая многочисленные натужные отечественные попытки популяризовать джаз для детей, понимаешь, что одна вот такая немудрящая часовая сессия может сделать для них куда больше. Куинси Джонса в Истаде в следующий раз, возможно, и не будет, но если не будет «Джаза для детей» — то это будет большой ошибкой оргкомитета. Впоследствии мне удалось довольно подробно обсудить с Гитте её творчество — подробно настолько, что буквальная транскрипция беседы оказалась бы длиннее всего этого репортажа. К её чести, она не пытается слишком концептуализировать происходящее и честно говорит, что главное тут — не джаз и не дети, а сам процесс взаимодействия музыканта и слушателя; в её арсенале есть и программы для показа перед страдающими старческим слабоумием, и для психиатрических больниц, и для детей, не говорящих по-шведски (собственно, изрядную часть своего времени Гитте проводит аж в Боливии, где с ней случались самые разнообразные истории). Свою музыку она характеризует как кроссовер, но отдельно отмечает, что без по-настоящему хороших и тонко чувствующих ситуацию музыкантов всё это не имело бы смысла. Спрашиваю среди прочего о том, где тут заканчивается музыка (или, если угодно, взаимодействие) и начинается клоунада: всё-таки трясти задом и нести в публику пауков — это поведение пограничное, из которого легко свалиться в обычное развлекательное шоу. Сидящая рядом Таня Салазар, трогательно смущаясь и краснея, говорит, что поначалу задавалась теми же вопросами и думала, надо ли ей вообще участвовать в такого рода проектах, когда есть более привычный ей фолк и джаз; но потом поняла, что всё зависит от личного вкуса исполнителя и любой слушатель, если не переигрывать, может быть приведён к сколь угодно сложной музыке и культуре именно через клоунаду, весьма полезную на первых шагах. Гитте же и вовсе категорично отвечает, что не раз проходила через соблазны коммерциализации своего шоу именно потому, что в нём видели коммерческий потенциал различные телевизионные продюсеры. Но, по её словам, «я могу быть обезьяной на сцене, если это нужно для установления контакта с публикой, но я никому не позволю делать из меня обезьяну». Что ж, честные и хорошие принципы, что тут говорить, особенно если учесть, что производящая довольно сильное впечатление Палссон — профессор университета, дипломированный музыкальный терапевт и так далее.
Отдыхая от пауков и игуан, прогуливаюсь наконец-то по городской набережной, имеющей от силы полкилометра в длину. Простираясь мимо марины с широким ассортиментом моторных и парусных судёнышек, она приводит на необычный прогулочный пирс, вдающийся прямо в море, где на каждой доске покрытия, от первой до последней, написаны пронумерованные имена. Спрошенный о причинах такого явления пожилой турист вчитывается в поясняющую табличку на шведском и поясняет, что все эти люди в своё время сдали по тысяче крон, чтобы подарить городу это место для прогулок, а в будущем пирс планируется продолжать по мере накопления новых поступлений. Так что у вас, молодой человек, есть шанс.
А потом — трио норвежского басиста Арильда Андерсена в театре. Вот где долгожданный удар по почкам за пределами слишком уж беспроигрышной или слишком духовной музыки! С Андерсеном играет британский саксофонист Томми Смит и потрясающий итальянский барабанщик Паоло Виначчиа, до степени смешения похожий на раздобревшего Валерия Меладзе. Далеко не самые последние в джазовом мире музыканты, представляющие три столь разных национальных темперамента, выходят на сцену с явным даже не желанием, а необходимостью доказывать, что их музыка чего-то стоит, словно бы в первый раз. Британский джаз, говорите, сух и математичен? Норвежский, полагаете, хрупок и высок? Виначчиа, думаете, за 25 лет жизни в Норвегии подуспокоился? Да чёрта с два! Андерсена можно сколько угодно ассоциировать с ECM и ждать от него долгих протяжных нот, но когда у него есть правильная компания — они начинают забивать в слушателя гвозди, совершенно не смущаясь тем, что слушателю это может не понравиться. У другого лидера такая музыка была бы хотя бы для виду подкрашена в приемлемые цвета, сдобрена тем или иным гармоническим инструментом, подготовлена к вводу в чужое сознание; Андерсен, вопреки всем принципам маркетинга, загоняет её в слушателя всухую. Яростная и огромная музыка. Да, при необходимости они уйдут и почти в балладу, и Андерсен даже поиграет с loop-машинами, записав красивый (без шуток!) рифф и поимпровизировав вокруг него. Да, если будет нужно, Томми возьмёт вместо саксофона обычную продольную флейту и нарежет на ней такой космической тоски, что Дживан Гаспарян с его дудуком покажется мальчишкой. Да, даже Виначчиа способен, если нужно, играть обычными щётками не на барабанах даже — на собственных коленях, лишь слегка обозначая ритм. Но в остальном — пленных не брать! Именно Виначчиа, барабанщик совершенно беспощадный, не даёт лидеру расслабиться и постоянно тащит его за собой, в основном с помощью простого, наглого и стопроцентно действенного приёма: строго говоря, он не играет аккомпанемента. Он всегда, от первой до последней минуты, солирует. Его бесполезно ловить, чтобы выстроить под его барабанами какую-то протяжённую драматургию; с ним нужно сражаться и вопить в голос от ощущения того, что ты ещё чего-то можешь, что в тебе есть ещё какая-то сила, позволяющая сдерживать этот бешеный напор. Эта музыка похожа на какую-то дикую и красивую борьбу, в которой музыканты либо признают друг друга равными до последней доли процента, либо поругаются насмерть. Поэтому даже тихая и вдумчивая «Silence, Silence» у них полна такого внутреннего напряжения, что после негромкого, по сути, соло Андерсена в зале кто-то не выдерживает и начинает орать — так, как обычно орут на пике соло какого-нибудь рок-гитариста. Неудивительно, что это стоячие овации. Выйдя на бис, Виначчиа впервые за вечер играет сколько-то традиционный рисунок, можно даже рискнуть сказать, что свинговый, но это тот свинг, который надо называть даже не адским, а, для полноты картины, «аццким»; это откровенное изнасилование всего, что слушателю дорого в представлениях о музыке, то самое, когда надо расслабиться и получать удовольствие, и если слушатель действительно рискнёт расслабиться — он поймёт, что нет никакого мэйнстрима, традиции, предпочтений. Есть музыка, которую в тебя при необходимости именно что забьют, как гвоздь. И ты потом всю жизнь будешь говорить «спасибо»…
Концерт трио Андресена, к сожалению, аншлага не собирает. А вот трио Яна Лундгрена, Ришара Гальяно и Паоло Фрезу — собирает такой, что буквально яблоку негде упасть. Не понять этих шведов! C одной стороны, понятно, что Лундгрен — свой, и в гостевой книге фестивального кафе про него прямо пишут «Лундгрена — в президенты!» (причём пишет не кто-нибудь, а участник прошлого фестиваля Скотт Хэмилтон). С другой — Гальяно уже десятилетиями доказывает, что играет примерно одно и то же и всегда утаскивает в это «одно и то же» любых партнёров, сколь бы оригинально они ни мыслили. Так и получается: встреченные овацией, участники трио заводят старую добрую пластинку о средиземноморской грусти, которую даже попытки Лундгрена играть сколько-то поперёк спасти не могут. Музыка это, что и говорить, классная, артисты — яркие (Фрезу решительно усаживается в свою излюбленную концертную позу, выломанную, скособоченную, полубоком к слушателю, с попыткой заплести ноги одна за другую и при этом убрать их под стул). И даже мелодии не самые тривиальные (есть и авторские, и принесённые в ансамбль очень со стороны). Но эффект — тот же самый, фирменный «гальяновский»: нежность, прозрачность, слеза, восторг — и абсолютно одинаковое послевкусие что после одной пьесы, что после десяти. В какой-то степени ситуацию спасает именно Фрезу: он большой мастер полутонов, способный сделать из обычной коды самостоятельную пьесу, наполненную дыханием и драматургией; старается и сам Лундгрен, пианист, как наконец выясняется, очень и очень достойный. Но в каком-то смысле показательно, что наибольших оваций удостаивается не та или иная пьеса (заметим в скобках, именно оваций, а не аплодисментов), а специально объявленный публике опять-таки Куинси Джонс, который в середине концерта появляется в почётной ложе.
Трио превращается на некоторое время в дуэты — музыканты формируют все возможные комбинации, и дуэт Лундгрена и Фрезу ожидаемо оказывается наиболее интересным; оставшаяся в нём воздушность музыки оттеняется на сей раз какой-то действительно высокой интимностью, и аудитория вознаграждает артистов сполна. Естественно, бис, причём даже с робкой попыткой организовать второй; но характерно, что сидящие в одном ряду со мной представители прессы (а не слушательского корпуса) в этот момент, не сговариваясь, переглядываются и решительно встают. Всё правильно: это классная и хорошая программа, и это бис, но это никак не второй бис. Достаточно и того, что на это трио, ещё в 2007 году выпустившее пластинку «Mare Nostrum», собрался полный зал, тогда как некоторые их коллеги такого не удостоились.
Ну, а вечером в театре выступает сверхпопулярная нынче японка Хироми, и тут уж всё совсем по законам жанра. Даже и описывать ничего не надо: тот успех, который и рождает у сообщества ощущение предельной мощи фестиваля.
SÖNDAG
В субботу наконец-то портится погода, беспрецедентно солнечная для шведского августа. Собравшийся в Scala народ одет уже не в футболки и не в лёгкие цветастые рубашки — в дело идут куртки, свитера, плащи: чувствуется, что местные жители к предполагаемым дождям относятся уважительно. Играет квинтет Бьорна Янссона, состав уже не особенно молодой (лидеру к тридцати пяти). Серьёзные бородатые мужики показывают программу под названием «Sketches Of Jazz», что предполагает некий широкий спектр репертуара. Так и есть: вот «Blues», хард-боповая композиция в быстром темпе, вот «Two Drinks Later», расслабленная баллада, есть нечто с неопределённым шведским названием, начинающееся фортепианным перебором Адама Форкелида чуть ли не в стилистике Лайла Мэйза. По-настоящему хорош в этой группе трубач Тобиас Виклунд, не особенно способный брать высокие ноты, но техничный и изобретательный в среднем регистре, постепенно приводящий слушателя на неожиданно концептуальные территории. Правда, именно на этом составе начинаешь понимать, что у кинотеатра самая спорная акустика из всех фестивальных площадок: ровные стены и небольшая кубатура делают, например, игру ударных слышимой на уровне, который не требует особой подзвучки, как следствие — звукорежиссёр теряет возможность управлять «суммой», в которой в кульминационные моменты саксофон и трубу надо бы скорее приглушать от естественного акустического уровня, а не усиливать. К последним пьесам квинтет разыгрывается, а когда Бьорн берётся в пьесе «When Green Turns Blue» за бас-кларнет, и относительно акустики ничего уже говорить не хочется — всё классно.
Потом наконец-то начинается дождь, и концерт вокалистки Ловисы Линдквист переносят с открытого воздуха туда же, в «Скалу». Что ж, вот и ответ на вопрос, зачем нужно несколько разнотипных площадок: YSJF получается не зависящим от погоды, пусть даже это и достигается за счёт заведомого ограничения числа посетителей. Зато никто из артистов не сможет сказать, что ему «не повезло», а никто из слушателей — что ему не удалось в конкретное время посмотреть конкретного артиста, которого он ждал. По музыке же у Линдквист всё вновь предсказуемо: очередная порция хорошего мэйнстрима, в кои-то веки с действительно сильным белым женским вокалом и даже умением держаться на сцене в правильном ключе, без призвука кабака. Репертуар соответствующий — «Alfie», «My Shining Hour», «Love For Sale».
К концерту Ди Ди Бриджуотер, последнему удару перед финальным мега-проектом во имя Куинси Джонса, оргкомитет уже начинает уставать не на шутку. Далеко не все покидают пресс-центр, чтобы слушать программу из зала, несмотря на трогательное предупреждение, распространённое среди журналистов и волонтёров: дескать, оргкомитет с радостью и уважением обеспечивает вам такое-то и такое-то место в зале, но мы стараемся сделать концерт доступным для как можно большего количества слушателей, поэтому, если вы не можете занять своё место, сообщите об этом заранее, чтобы мы отдали его кому-то ещё. С другой стороны, Ди Ди хорошо слышно и из пресс-центра, и из (совершенно верно) благословенного кафетерия: тут и экстатические вопли слушателей, и беспроигрышная программа-посвящение Билли Холидей, и сильный (как по музыке, так и по громкости) оркестр — всё как доктор прописал, словом.
И, наконец, долгожданное посвящение Куинси Джонсу, завершающее фестиваль. Первый и единственный концерт в парке Surbrunnsparken, который, согласно информации для туристов, городское сообщество ещё в 1896 году превратило в место публичного отдыха из старой лечебницы для престарелых. Ради этого мероприятия специально выстроен феерических размеров шатёр (по ощущениям — метров 40 на 60), примыкающий к и без того немаленькому крытому танцзалу. Зрителей собирается, судя по всему, тысячи три человек минимум; все приятно возбуждены и неистово делают кассу торгующим в «предбаннике» вином и пивом ресторану, тем паче что на входе в зал висит просьба уважать артистов и не вносить напитки и еду с собой — а значит, надо выпить свою норму ещё перед началом концерта.
Вечер открывается сразу с музыки: выйдя на сцену и усевшись, оркестр Bohuslän Big Band под управлением Бенгта-Арне Валлина с ходу бросается в «Meet Mr. Money», задающую качественную планку вечеру и безошибочно показывающую, кто тут сегодня будет за главного: аранжировки Валина отчётливо самобытны, хотя в этой самобытности можно бы было слегка поуменьшить перкуссии. Под аплодисменты зала на сцену выходит красавица Анне Лундберг, человек из мира телевидения и одна из «послов фестиваля» (таковых у него четыре штуки — каждый в меру своих сил распространяет о нём информацию, будучи публичной фигурой). Говорит она на английском, исполненном телевизионных штампов (как речевых, так и эмоциональных), и от немедленного перебора всяких «dream comes true» и «aaaa-mmm-ayzzin’!» сразу делается немного тревожно. И эта тревога, увы, подтверждается: выведя на сцену Куинси Джонса (встреченного, разумеется, овациями), Лена дальше не столько ведёт концерт, сколько устраивает большое телешоу имени знаменитого продюсера, не давая ни ему, ни публике вздохнуть. Перечисление титулов, превосходные степени, очаровательные улыбки, поднесение руки к сердцу, поклоны, поцелуи — всё это следует настолько плотно концентрированным потоком, что даже как-то делается интересно — а выдержит ли сам Джонс такой навал, не сделается ли ему слишком сладко от осознания собственной величины? Джонс выдерживает: его не сбивает с ритма даже то, что происходящее прямым текстом названо «возможно, единственным прижизненным приношением мастеру». Как ему и велено, он садится в установленный на краю сцены на специальном возвышении трон, берёт бокал вина и начинает получать удовольствие.
Вообще «A Quincy Jones Celebration» могла бы стать предметом отдельного материала в силу как уникальности концепции, так и сложности наполнения, если бы не одно «но». «Но» это заключается в том, что именно на этом концерте неожиданно делаются видны все те основополагающие принципы фестиваля, которые до поры до времени были скрыты. И оказываются эти принципы менее, к сожалению, музыкальными, чем хотелось бы. Это — шоу. Классное, высококачественное, продуманное, умное, направленное на благую и хорошую цель, но именно шоу, а не концерт, не попытка улучшить жизнь через музыку. Скорее желание эту самую жизнь этой самой музыкой намазать для получения от получившегося бутерброда ещё большего удовольствия. И если на всё это смотрит, как говаривал бывший министр образования Фурсенко, «нормальный потребитель», то мероприятие достойно высших похвал. А если в зале оказывается человек, который помнит, например, о том, что в джазе бывали Колтрейн и Эллингтон (и в особенности — о том, чего ради они занимались всем этим джазом), то делается как-то жутенько.
Ну, судите сами. Концерт ещё не начался, а ведущая уже рассказала и о семидесяти с гаком номинациях на «Грэмми», и о продюсировании самого продаваемого альбома всех времён и народов («Thriller» Майкла Джексона), и о продюсировании самого продаваемого сингла («We Are The World»). Аудитория уже взорвалась овациями после озвучивания каждого из этих фактов (при том, что в речи ведущей между ними не стояло точек — стояли запятые). Ещё не прозвучало чего-то по-настоящему сильного, а Валлина и Куинси уже выводят на ослепительно-голливудские шутки («когда вы познакомились?» — «о, это было ещё до появления электричества!»; «как это было?» — «я приехал сюда простым молодым парнем, ходил в церковь, а он меня научил по-настоящему веселиться»). Джонс ещё не успел сказать ни слова от себя (а, наверное, такую возможность надо бы дать человеку, которого там ярко славословишь в глаза — вдруг он захочет как-то притушить фитиль!), а ему уже задают вопросы о том, что для него Швеция. Может ли он обойтись без аллаверды? Не может, разумеется: «Швеция для меня — это всё; вы — настоящие люди, люди на триста шестьдесят градусов, которые умеют делать всё, что нужно человеку». Не совсем понятно, что имеет в виду мэтр под тремястами шестьюдесятью градусами (может быть, имелись в виду сто процентов?), но бог с ним. Очень трудно, скажу прямо, удержать в себе чистый позитив от происходящего, будучи не счастливым европейским туристом, а представителем индустрии. К сожалению, мне это не удалось — хотя это ни в малейшей степени не значит, что идея мероприятия была неправильной. Просто некий осадок начал накапливаться в душе с самого начала.
На сцену выпускают знаменитого тромбониста Нильса Ландгрена, который, согласно пожеланию Джонса, играет с оркестром пьесу «Ack Värmeland du sköna»; потом следует «Crucifixion March», написанная Джонсом для первого фильма с его музыкой ещё в 1961 году. Потом сразу пятеро вокалистов исполняют для него «Killer Joe». Анне рассказывает о встрече с Майклом Джексоном, упоминает песню «Working Day & Night» и приглашает на сцену для её дуэтного исполнения Ландгрена и Викторию Толстой, которая получает от неё титул «одной из лучших певиц Европы» (тут можно бы и поспорить, но концерт неудержимо катится в сторону околоджазового корпоратива, на котором с ведущим не спорят). Оркестр сменяет трио Яна Лундгрена, исполняющее одну из баллад Джонса — беспроигрышно и сладко. Ян перехватывает микрофон и рассказывает о том, что приезд Куинси Джонса… ну, всё понятно. Мало у кого не дрожит в этот момент в углу глаза светлая слеза.
Дело постепенно доходит до знаменитой «Soul Bossa Nova», которая после ряда использований в самых разных контекстах была использована ФИФА в 1998 году в гимне очередного чемпионата мира по футболу. В следующем за моим ряду кто-то из слушателей так неистово стучит ногой, словно требует в этой связи мяча для исполнения штрафного. И, наконец, «Give Me The Night», на которую выходит Йоахим Бергстрём. Хороший и острый вокалист, он немедленно поддаёт жару и самому шоу: во время соло сопрано-саксофониста тянется к инструменту и тут же отдёргивает руку, показывая, что обжёгся. И вот тут, господа, я встаю и покидаю зал, как ни странно констатировать такой поступок публично. Потому что есть задача написать о джаз-фестивале в Истаде, а не о конкретном концерте, который не будет повторяться в будущем и который, пусть это и прозвучит жестоко по отношению к принимающей стороне, мне всё больше не нравится. Не будем забывать и о том, что по креслам предварительно разложены листки с текстами «We Are The World», и несложно догадаться, что в какой-то момент всем слушателям будет предложено петь хором этот бессмертный хит. Люблю ли я Куинси Джонса настолько, чтобы впервые в жизни петь хором? Нет. Но я и не испытываю к нему достаточной неприязни, чтобы в момент всеобщего экстаза сидеть со злобно сжатыми челюстями и изо всех сил не петь. Поэтому я поднимаюсь и ухожу, всячески извиняясь перед товарищами по ряду, о ноги которых приходится спотыкаться — а уже на выходе понимаю, что концерт давно превратился из сидячего в «ходячий» и вся эта громадная толпа находится в непрерывном движении от своих кресел к буфету и обратно.
Нет никаких сомнений, что концерт завершился удачно и что «We Are The World» была спета так, что плакал и Куинси Джонс, и большинство слушателей. Никаких. И это, без шуток, прекрасно.
Четыре дня в Истаде, наполненные самой разной по уровню и стилистике музыкой, позволили очень многое понять в плане того, что такое джазовый фестиваль в Европе и что такой джазовая Европа в наиболее общем смысле этого понятия. Это был хороший и своевременный опыт. И не надо забывать, что любая реакция всегда субъективна, а упомянутые номинации Куинси Джонса на «Грэмми» — объективны, как объективны и любой купленный на фестивальные концерты билет, и любая оставшаяся в чьём-то альбоме фотография из этого красивого и уютного городка. Истаду удалось взять поразительно высокую планку уже на третьем в истории фестивале. Люди из оргкомитета говорят, что будут рады видеть российских слушателей на четвёртом, и они явно говорят это искренне. А слушателю наверняка будет на что посмотреть. Ну и не будем забывать о том, что местные повара понимают толк в рыбе, а хорошо приготовленная рыба — это такая штука, за которую можно простить многое даже злейшему врагу.
Замечательный репортаж! Прочитал с удовольствием.