Архангельск, Фестиваль Владимира Резицкого: дать выбор и перспективу

Сергей Бондарьков Фото: Виктор Мананков

До Архангельска добираться недолго. Поездом — всего сутки. Большую часть времени я сплю, а просыпаясь, ругаю себя за то, что не смотрю в окно. Там ведь — вместе с широтой меняется пейзаж. Там ведь — «свою страну посмотреть». Но из окна ли?

На нижней полке, упершись рукой в край сиденья и то подаваясь вперёд, то откидываясь, полный и смешливый мужчина в сером пиджаке рассказывает о том, как его дед сражался в Гражданской войне — видимо, где-то в Средней Азии. Командовал басмачами, целым войском. Иногда шашкой так махнет, что сразу две головы летят. Жён ему вели из каждой деревни. А потом ему глаз выбило: гнались они как-то — это с басмачами, значит, — за поездом, и тут камень с насыпи возьми да и вылети — из-под колеса ли, из-под копыта ли — и прямо в глаз деду. После он еще и без ноги остался, уж не помню, как. А сражался «за то, чтобы у каждого свой бог был, чтобы по вере жили».

Внук трагического деда-степняка обращается в основном к мужчине на нижнем боковом, но, почуяв, что его слушают, начинает мельком адресоваться к каждому. Потом шутит, что и одна жена — много, чувствует, что надоел, и уходит. На остановке его недавний собеседник кормит вокзальную собаку только что купленным пирожком: «Я и сам голодный, но на вот, поешь». Благодарный пес осторожно жует жареное тесто.

Снова просыпаюсь уже в Архангельске. Конечная. Организатор и идеолог «Фестиваля Владимира Резицкого» Тим Дорофеев потом расскажет мне, что в городе сейчас бытует грустная шутка: Архангельск, мол, город-тупик — дальше ехать некуда, дороги нет. Октябрь, сыро, погода питерская — отмечаю я в воображаемом блокноте из нагрудного кармана. Но не так холодно, как я почему-то ожидал. Всё вообще не совсем такое, каким представлялось, в том числе — и этот текст.

* * *

Оставив в номере вещи и пообедав, решаю самостоятельно добраться до библиотеки имени Добролюбова, на первый концерт. Женщина лет пятидесяти с высокой прической под шерстяным платком и ребенком, которого, видно, забрала с занятий в кружке или ещё откуда, объясняет, где мне надо сесть на автобус — и вообще, им со мной по пути. Откуда приехали? Из Москвы? И как там? А я бы не смогла в Москве жить, ну её. А что вы тут? Джазовый фестиваль? Нет, не знала. Я джаз один раз в жизни слышала, «Арсенал» — так кажется, есть ведь такая группа? Да, да! Козлов! Правильно, значит, помню. Вот это музыка была, не то что… А почем билеты сейчас, небось тысячи две? Нет? Из Польши, говорите, из Эстонии, ничего себе… Вот, тут и ждите, и вам всего доброго.
Следуя указаниям прохожих, сворачиваю на перекрестке на улицу, ведущую к библиотеке: по сторонам невысокие, сохранившееся в памяти как серые, в голубизну, дома с уютными толстенькими балясинами небольших балконов. А между ними, в конце улицы — неожиданно море, тоже серое, катящееся. То есть, конечно, это Двина. Видимо, сказывается легкая дезориентация приезжего, помноженная на представления об Архангельске — портовом городе. За набережной обнаруживается полоска пляжа с женщиной, бредущей за собакой на поводке, и одиноко темнеющим солнечным зонтом, от вида которого становится как-то еще ветренее и почему-то веселее.
Вот и библиотека, белая, с мощными параллелепипедами колонн по всему периметру, и неожиданно уютная внутри. Гардеробщица и охранники деловито, оживлённо, как на праздник — в актовый зал, направляют прибывающих «по лестнице на второй этаж». Там их, то есть нас, встречают другие сотрудники библиотеки, радостно сообщая, что, вы, мол, ещё успеваете, ещё не начали. От этой милой суеты и от вида корешков книг в деревянных шкафах становится тепло. Через зал, кажется, американской и западной литературы я вместе с другими «ещё успевающими» попадаю к нужному, видимо, предназначенному для кинопоказов залу. У входа стоят два неопределенного возраста норвежца — дуэт Ballrogg, который этим концертом неофициально открывает фестиваль. Три часа дня, пятница, а зал почти полон.
ДАЛЕЕ: Фестиваль Владимира Резицкого, его место в жизни Архангельска, цели, задачи и попытка взглянуть на них изнутри… 

Среди героев саксофониста Клауса Хольма и контрабасиста Роджера Арнтцена в программке фестиваля значатся Пол Блэй, Орнетт Коулман, Джимми Джуффри и Мортон Фелдман. Вторая пара имён действительно приходит на ум, как только дуэт начинает играть. Компьютер Хольма генерирует негромкий, высокой частоты шум, который, похоже, становится тональным центром композиции: на него, как на спицу, нанизываются многократно повторяющиеся паттерны партий контрабаса и кларнета. То есть, музыканты, конечно, позволяют себе время от времени отклоняться от обозначенного в начале пьесы узора, особенно Хольм, импровизации которого сводятся в основном не к вариациям фразы, а к игре с техниками звукоизвлечения, с текстурой звука — тот случай, когда жест, которым проведена линия, важнее, чем обозначенная ею форма. После, играя уже на альт-саксофоне, музыкант пустит в ход еще пару приёмов: круглая жестяная коробка из-под печенья, надетая на раструб, легонько шелестит и гремит, а вставленная в саксофон пластиковая бутылка от минералки приближает голос инструмента к шёпоту. Контрабасист же время от времени использует сэмплер, чтобы, сообщив композиции двигающую пульсацию, взяться за смычок. В общем, музыка Ballrogg — это полные повторений длительности, драма которых, по всем заветам минимализма, заключается в постепенных и незначительных изменениях. Это, простите, ландшафты, в которых дует воображаемый ветер, льёт дождь, иногда гремит гром и скрипит дверь. Большая часть сыгранных композиций, насколько я понял, относилась к циклу «Музыка для завтрака», часть из них посвящалась домику в лесу, в котором живет Хольм…

* * *

И тут я позволю себе сбиться.

Потому что не вижу, зачем вам, дорогой читатель, продираться сквозь мои попытки сколько-то подробных описания выступлений. Будь они даже и хороши — описания, не выступления, об этом не смеем! — ну зачем это вообще нужно? Положим, если вы знакомы с музыкой ансамбля, у вас есть возможность сверить свои впечатления с моими — хотя в чём польза такого предприятия, не совсем ясно. Если же речь идет о ком-то, кого вы никогда не слышали, то к звучавшей музыке её формальное описание не приблизит вас ни на шаг. Критический отзыв нужен, может быть, самим музыкантам, но такую ответственность я, да простят меня, взять на себя не могу. Да и нужно ли это в репортаже? Восстанавливается ли из серии оценочных суждений образ события? Мне кажется, нет. Скорее он собирается из косвенных улик, оставленных в тексте по безалаберности или с умыслом, — деталей, к музыке напрямую не относящихся: описаний времени и места, обмолвок о публике, погоде или, может быть, собаках.

И вот ещё что. Мне кажется, что обычный формат репортажа (условно: в таких-то числах там-то состоялся такой-то по счету фестиваль «Джаз у такого-то моря», немного истории, список участников с заметками и вариация на «до новых встреч») не уместен или хотя бы не всегда уместен ещё и потому, что при использовании такой формулы происходит подмена самого понятия «фестиваль». Точнее, она давно произошла, но это не значит, что её надо усугублять.

Концерт, а уж тем более фестиваль, — это прежде всего событие. В смысле, со-бытие — одновременное переживание чего-то некой группой людей, возможно, оказывающее на неё некий эффект и приближающее к состоянию сообщества. Но не мероприятие или смотр (слова-то какие!) достижений в каком-то роде искусств. И тут мы, наконец, переходим к главному.

* * *

Архангельский «Фестиваль Владимира Резицкого» — это не фестиваль для ценителей. Точнее — не фестиваль-для-ценителей. Не подумайте, не потому, что музыка плохая. Алексей Круглов, трио Гайворонский-Кондаков-Волков, «Арт-ансамбль», наследующий джаз-группе «Архангельск» — всё это явления из числа самых интересных и достойных на нашей сцене. Остальные участники тоже были вполне убедительны — то есть мне, к примеру, по каким-то причинам неинтересна музыка ансамблей Игоря Володина или Екатерины Черноусовой, но это же решительно ни о чем не говорит и не позволяет отрицать объективных достоинств обоих коллективов. А поляки! Трио пианиста Артура Дуткевича вообще, по-моему, чемпионский концерт дало — наверное, самый мощный в фестивальной программе. Так что, повторюсь, дело не в качестве музыки, а, наверное, в задаче и значении события.

«Я думаю, что провинциальные фестивали иногда не то, что интереснее… они честнее, что ли, проводятся», — говорит Тим, приводя в пример тихвинский «Джаз в сентябре», который делается в основном силами Игоря Володина. Я вспоминаю другой пример — «Музэнерго», который в Дубне (и, мне представляется, для Дубны) строит Юрий Льноградский, что характерно — под вывеской «Фестиваль честной музыки».

Возьмём для контраста пример фестиваля столичного — скажем, лиссабонский Jazz em Agosto, так нагляднее будет. Это эталонный фестиваль-для-ценителей, причем в хорошем смысле слова (а так не всегда бывает). Там каждый год просто гениальный состав участников. В этом, например, можно было за несколько дней послушать Мэрилин Криспелл с Джерри Хемингуэем, секстет Ингебригта Хокер-Флатена, трио Мэттью Шиппа и дуэт Миши Менгельберга и Эвана Паркера. Прошлым летом там играли Сесил Тейлор, квинтет Ингрид Лауброк, квартет Петера Брётцманна, The Ex вместе с дуэтом Вндермарка и Нильсссена-Лава, большой ансамбль Вадада Лео Смита — и это, конечно, не все, там ещё всякая талантливейшая молодёжь и другие не такие именитые музыканты выступают. Красота же, кто спорит!

Но я это все не к тому, что «вот у них! А у нас…» Напротив, мне кажется, что Jazz em Agosto и «Фестиваль Резицкого» — это принципиально разные явления, которые просто некорректно сравнивать. У этих фестивалей, повторюсь, разные задачи. Достаточно сказать, что если организаторы Jazz em Agosto позиционируют свой фестиваль как некий срез современного неконвенционного джаза и околоджаза, то Тим Дорофеев называет свой проект «культурной инъекцией», необходимой в условиях деградации.

И аудитория — тоже разная. При этом одни люди не лучше других, просто искушённее — и еще вопрос, какие у этого следствия.

«Нашу публику сложно чем-то удивить, но она очень искренняя. Характер здесь такой», — говорит про архангелогородцев Тим. Я тут же вспоминаю, как на том же «Музэнерго» не самые, рискну предположить, «подготовленные» слушатели с восторгом принимали минималистский пост-джаз Plaistow и фри-джазовые прочтения песен Сида Баррета от Interstellar Overdrive Trio. И как потом гитарист последних с не меньшим восторгом делился впечатлениями от нашей публики, которая в противовес французам так открыто воспринимает музыку.

И дело, мне кажется, не в каком-то там русском менталитете, а в некоторых положительных чертах провинциальности. В качестве доказательства можно привести иностранный опыт — пример из истории The Scratch Orchestra, британского коллектива, которым руководил композитор Корнелиус Кардью и в котором, среди прочих, играли члены AMM Джон Тилбери и Кит Роу. Вот что один из участников оркестра Род Эли (позднее, надо сразу сказать, ставший лидером Коммунистической партии Ирландии) вспоминает о предпринятом оркестром в 1970 году village hall concert tour, то есть туре по провинциальным концертным залам, в известной степени аналогичным нашим ДК.

«В сельской местности оркестр встретился с новым типом аудитории. Люди, которые никогда не слышали о Кейдже и Штокхаузене, принимали нас очень тепло и радушно. Публика включалась в концерты и играла вместе с нами. Казалось, что люди в деревне способны принять это «инородное тело» просто потому, что достаточно уверены в себе и эмоционально зрелы. Это был сильнейший контраст по сравнению с нездоровой предубеждённостью и отчуждённостью аудитории на обычном концерте в Лондоне или каком-нибудь колледже…»

И далее:

«…с одной стороны мы имели предвзятую, интеллектуальную реакцию пассивных, «способных ценить» буржуа и представителей среднего класса, с другой — более свободную, спонтанную и честную реакцию пролетариата».

Книга, в которую входят эти воспоминания, была составлена Кардью в поздний, социалистический период деятельности и называется «Штокхаузен служит империализму», так что нет ничего удивительного в том, что описанный феномен объясняется классовыми различиями. Так это или нет, но вне зависимости от используемой терминологии само по себе наблюдение интересно и очень возможно, что универсально. В общем, напрашивается вывод, что расхожее мнение о том, что культура, искусство вообще и хорошая музыка в частности, в России никому не нужна, — это миф, и опасный.

И именно поэтому «Фестиваль Резицкого» и подобные ему кажутся мне важнее бесспорно великолепных форумов вроде Jazz em Agosto. С точки зрения жизни города — точно.

* * *

«Перспектива» — именно это слово и его производные чаще всего звучат в моём разговоре с Тимом Дорофеевым. Гитариста «Арт-ансамбля» и организатора «Фестиваля Резицкого», по его словам, не интересуют одноразовые проекты, даже если они и приносят быструю прибыль. Его интересует долгострой, работа на будущее. «Культурные инъекции», конечно, не чудодейственны и не могут одномоментно превратить Архангельск в город-сад. И тем не менее можно говорить и о быстрых результатах. Например, после того, как Тим стал проводить в городе блюзовый фестиваль, появились молодые блюзовые команды. Провели этно-фестиваль — появились этно-группы. «Молодежь приходит, слышит что-то интересное, начинает копировать. Им только нужен хороший пример. И возможность выбора. Они очень цепко на все реагируют. И начинают что-то свое делать, даже и свои фестивали», — рассказывает Тим. То есть, как минимум, можно говорить о том, что механизм работает.

Воспитанию нового поколения — как музыкантов, так и слушателей — вообще уделяется большое внимание. Вот уже пять лет Тим с единомышленниками проводят «музыкально-информационные уроки» с детьми. «Потом сами для детей играем, вовлекаем студентов», — рассказывает Дорофеев, признавая, впрочем, что успехи пока невелики: заинтересовать удается лишь малую часть.

Тут будет кстати рассказать, что один из концертов фестиваля был детским. Причём на нем было самый полный зал. Ученики местных музыкальных школ играли вместе с участниками фестиваля. Опыт, надо думать, ценнейший, ведь многие из детей, уверен, в первый раз ощутили, что такое импровизация и музыкальное взаимодействие с партнёром, когда в ткань разученной ими пьесы вдруг вплетались непредвиденные музыкальные линии. Традицию таких выступлений на «Днях джаза» начал, конечно, Резицкий, который в последние годы жизни активно работал с детьми, в том числе тяжело больными, и вот теперь её возродили. Между прочим, хотя первым пунктом в программе фестиваля стоял концерт эстонского трио Яака Соояара с московским саксофонистом Алексеем Кругловым, открыло его другое выступление: две девочки в одинаковых праздничных серебристых платьях в четыре руки сыграли буги-вуги под аккомпанемент Олега Юданова, стоявшего рядом с одним барабаном. И я не знаю, почему, но это одно из самых ярких впечатлений от поездки в Архангельск — причём именно в музыкальном смысле: с такой отдачей они играли, так это было непосредственно, искренне, радостно.

Еще один момент, который надо отметить, пока мы не ушли от темы воспитания кадров. В связке с «Фестивалем Резицкого» работал норвежско-российский музыкальный лагерь UrBand Camp, где с несколькими десятками молодых людей из Норвегии и Архангельской области работали скандинавские профессиональные музыканты и хореографы.

Когда я спрашиваю, чего Тим вообще пытается добиться своими проектами, какова задача-максимум, он отвечает, что просто хочет создать для людей поле возможностей, предоставить доступ к информации, которой они не владеют: «Надо это или не надо — будет решать сама публика. Но у неё будет выбор».

«Я считаю, что «железный занавес» никуда не делся, — продолжает Тим. — Информации в СМИ почти нет. Мне говорят, можно в интернете что-то найти, но не каждый, даже пользуясь возможностями сети, может самостоятельно открыть для себя тот же джаз. Просветительская деятельность очень важна. Одна из задач фестиваля — раздвигать культурные рамки, развивать культурные связи. У нас на этом фестивале — музыканты из Польши, Эстонии, Норвегии, это стимулирует местную жизнь».

Для того, чтобы в городе жила музыка, нужна инфраструктура, объясняет Тим, и его недавно созданный продюсерский центр занимается её построением.

«Сложность с локальным развитием джазовой музыки заключается в том, что этой музыкой трудно зарабатывать. Чтобы тебе платили деньги, нужно иметь имя, а это постоянная работа. Иначе скатываешься на уровень ресторанов, где тебе хозяева просто заказывают, что ты должен играть. Но если есть небольшая клубная жизнь и у музыканта есть один-два раза в неделю концерты, плюс фестивали какие-то — это уже другое дело. Мы в своём продюсерском центре будем стараться это организовать. Пусть и выступления на корпоративах — но на тех условиях, что мы играем музыку высокого уровня», — говорит Дорофеев.

В этом смысле «Фестиваль Резицкого» — это еще и своего рода внутренний showcase, призванный популяризировать джазовое искусство среди тех, у кого есть деньги или другие возможности, для его поддержки.

Что касается клубов, то один — «Джаз-мастерская» в Музее художественного освоения Арктики — уже действует, причём, по словам Тима, в том, что касается звука, оборудован он со знанием дела, на хорошем европейском уровне. Еще один клуб открылся совсем недавно, плюс есть кафе, где каждую неделю устраивают джемы. Музыканты начинают оставаться в городе, а то и возвращаться. Например, сильный мэйнстримовый гитарист Николай Куликов, окончив Гнесинку, уехал из столицы назад в Архангельск и теперь, насколько я понял, как и Тим, преподает музыку. Вот из таких маленьких достижений и складывается фундамент для музыкальной сцены города, то есть для жизнеспособного сообщества музыкантов и представителей смежных профессий.

* * *

С фестивальной сцены, конечно, было сказано много слов о Владимире Резицком, в чьём знаменитом сценическом образе человека с ведром на голове, на котором было написано слово «ГЛСНСТ», замечательно воплотился упомянутый личный «железный занавес», который даже в условиях сверхгласности интернета действительно никуда не делся.

Одно высказывание — к сожалению, не отметил, чьё; кажется — ведущей фестиваля, музыковеда Елены Сергиевской — представляется мне самым важным, так что я его здесь перескажу. Резицкий, несмотря на множество возможностей и приглашений, никуда не уехал, и то, что делал, он делал для Архангельска.

Я далёк от того, чтобы винить в чем-то тех, кто оставляет свои города и страны, но пример Резицкого не может не вызывать если не восхищения, то высочайшего уважения.

В мае 2001 года, когда остановилось сердце Владимира Резицкого, заглох и главный двигатель культурной жизни Архангельска. Тим рассказывает, что лидер джаз-группы «Архангельск» был из тех редких людей, которые одним своим присутствием вызывают движение окружающей действительности. Саксофонист заражал своими идеями и энергией не только музыкантов и художников; даже местные власти включались в его деятельность. Стараниями Резицкого в Архангельске с 1982 года проводились «Международные дни джаза», на которые некоторые большие западные музыканты ездили играть бесплатно. Не буду продолжать, все равно не скажу больше или лучше, чем Алексей Баташёв в тексте на смерть музыканта.

Тим Дорофеев фактически пытается заменить для Архангельска Резицкого, хотя, конечно, и говорит, что это невозможно и что он на это не претендует. Но то, что он продолжает дело старшего товарища, выражается даже в названии фестиваля. Организаторы подчеркивают, что это фестиваль не «имени» или «памяти» саксофониста, а просто его фестиваль — «Фестиваль Владимира Резицкого».

Эпилог

«Проблема только в том, что я вообще-то музыкант», — смеётся Тим. — «Я на гитаре играть люблю, а организаторская деятельность занимает все свободное время и даже больше».

Конечно, подобными соображениями не утешишь человека, отлучённого от любимого занятия, и всё-таки мне хочется сказать вот какую вещь.
Мне кажется, что музыку можно при желании определить как мощный психический модулятор, вибрацию воздуха — то есть изменение характеристик участка пространства во времени — способную эффективно менять состояние людей и, следовательно, ситуацию в этом участке пространства.

Так вот, в этом смысле то, что делает Тим и его соратники для Архангельска, весь этот невидимый айсберг, верхушкой которого является «Фестиваль Резицкого», и то, что делают, я уверен, множество других людей в других городах — это тоже музыка, только в другом масштабе. Их действия меняют вибрацию не в комнате и не в зале, а в целом городе, и не на час, а на (и, кстати, за) какой-то совсем другой период — назовем его долгосрочным.

Ах да, Тим, кстати, говорит, что организация фестиваля, которая каждый раз начинается без денег и без плана, — это всегда «полная, абсолютная импровизация!»