1 ноября в США ушёл из жизни в возрасте 77 лет джазовый гитарист Пэт Мартино (Pat Martino).
Он был музыкантом необычной судьбы. Жизнь его делилась на две почти равные части. В обеих частях жизни Пэту пришлось учиться играть на гитаре с нуля.
…Когда действие наркоза закончилось, 36-летний Пэт Мартино открыл глаза и стал удивлённо рассматривать своих родителей и докторов, пытаясь вспомнить хоть кого-нибудь из них.
Несколькими месяцами ранее, в начале 1980 года, узнав, что у него аневризма головного мозга, Мартино согласился на операцию — даже несмотря на то, что врачи предупредили его: он может её не пережить. Следствием операции стала почти полная амнезия. Мало того, что едва узнавал своих родителей, он… совершенно разучился играть на гитаре. А ведь предыдущие 20 лет он был профессиональным гитаристом.
В последующие месяцы и годы Мартино совершил поистине титанические усилия, чтобы вернуться к нормальной жизни. И произошло чудо. Он изучал свои предыдущие альбомы, и с помощью новейших технологий и нечеловеческого усилия воли Пэту удалось восстановить не только память, но и свои фантастические навыки игры на гитаре. Собственные записи стали для него, по его словам, «старым другом, духовным опытом, который остался прекрасным и честным». Первую пластинку после потери памяти Мартино записал только через семь лет после операции, то есть в 1987 г., на «втором дебютном концерте» в Нью-Йорке. Она так и называется — «The Return» («Возвращение»).
Патрик Кармен Адзарра (таково настоящее имя музыканта) родился в Филадельфии в 1944 году. С джазом познакомил его отец, Кармен «Мики» Адзарра, который с успехом пел в местных клубах. Он водил сына по самым главным джазовым точкам города, чтобы он мог увидеть и услышать вживую гитариста Уэса Монтгомери и других великих музыкантов. «Я всегда восхищался своим отцом и хотел произвести на него впечатление. В результате мне серьёзно пришлось заняться творчеством», — говорил Пэт.
Он начал играть на гитаре, когда ему было 12, а в десятом классе бросил школу, чтобы посвятить жизнь музыке. Во время визитов к своему учителю музыки, известному филадельфийскому музыкальному педагогу Деннису Сандоле, Пэт познакомился с другим его учеником — саксофонистом Джоном Колтрейном, который во время разговоров о музыке угощал своего младшего товарища горячим шоколадом.
Помимо встреч с Трейном и Уэсом Монтгомери, чей альбом «Grooveyard» имел громадное влияние на Мартино, он также говорил, что ранним источником вдохновения был для него саксофонист Стэн Гетц: «Когда я был ребёнком, мне казалось, что Гетц понимает в музыке всё».
Мартино активно выступал на филадельфийской поп-сцене: его работодателями были местные исполнители популярных песенок, добившиеся общенационального успеха — все итало-американского происхождения, что было очень характерно для Филадельфии: Бобби Райделл (настоящее имя Роберт Ридарелли) и Фрэнки Авалон (Франческо Аваллоне), а также нью-йоркский итало-американец Бобби Дарин (Роберт Касотто). Первый выездной концерт Мартино состоялся в ансамбле джазового органиста Чарльза Ирланда, товарища по учёбе. Вскоре о феноменальном гитаристе узнал звезда ритм-н-блюза вокалист Ллойд Прайс и позвал его в свою группу, в которой играли также тромбонист Слайд Хэмптон и саксофонист Рэд Холлоуэй.
В 1963 году Мартино переехал в нью-йоркский Гарлем, увлекшись соул-джазом. Концепция органного трио мощно повлияла на ритмический и гармонический подходы Мартино. В его первом трио играли органист Джек Макдафф и барабанщик Дон Паттерсон. В более поздних составах участвовали, например, органист Джин Людвиг и барабанщик Рэнди Гелиспи (1968-69: этот состав записан на концертном альбоме «Young Guns»).
Ставший известным гитаристом ещё до своего восемнадцатилетия, Пэт подписал контракт на сольную запись со знаменитым лейблом Prestige Records в возрасте 20 лет. Его альбомы «Strings!», «Desperado», «El Hombre» и «Baiyina (The Clear Evidence)» признаны классикой соул-джаза.
В 1976 году во время гастролей с собственной группой Joyous Lake у Мартино начались припадки, которые позже диагностировали как проявления врождённой аневризмы мозга (артериовенозная мальформация). Через четыре года он перенёс операцию, после чего долгие годы ушли на тяжёлую реабилитацию. Вскоре после «повторного дебюта» Пэта его родители тяжело заболели, и лишь после их смерти в 1994 году он смог вернулся к полномасштабной работе и записал альбомы «Intercharge» и «The Maker», после чего стабильно выпускал по одному-два альбома в год, главным образом на престижнейшем джазовом лейбле рубежа XX и XXI веков — Blue Note.
В последние десятилетия Мартино жил в родном городе — Филадельфии, и продолжал экспериментировать и создавать первоклассную музыку.
ВИДЕО: трио Пэта Мартино на фестивале в Падуе (Италия), 2018
В 2012 году 68-летний музыкант приезжал выступать в Москву с очередным составом своего органного трио (электроорганист Пэт Бианки и барабанщик Кармен Инторре-мл.), и наш обозреватель Григорий Дурново сделал с ним интервью для «Джаз.Ру». Ранее оно публиковалось только на бумаге («Джаз.Ру» №46/2-2012).
Правильно ли я понимаю, что органное трио — это состав, который вы сегодня предпочитаете другим?
— Честно говоря, этот состав удобен с точки зрения бюджета. Он камерный, с ним дешевле путешествовать. В музыкальном плане у меня по этой части нет предпочтений, для меня нет разницы, с каким инструментальным составом я играю.
Какой будет программа? Есть ли у вас составленный заранее сет-лист, или вы придумываете на месте, что будете играть?
— Программа складывается на месте. Мы играем прежде всего мою музыку, в репертуаре есть также чужие композиции, которые нам всем нравятся.
Можно ли сказать, что ваша музыка относится в наибольшей степени к хардбопу, к джазовому мэйнстриму? Или в ней есть место эксперименту?
— Мне очень трудно найти специальный термин для музыки, которую я играю. Моя музыка происходит из культуры, к которой я принадлежу, это мои чувства, мои переживания в данный момент. Её можно называть джазом, бопом, иногда фьюжн. Но мне важнее, какая мысль за ней стоит.
В одном материале о вас описывалось, какие диски есть у вас дома. Обнаружилась и современная классическая музыка, и рок. Используете ли вы влияние этих направлений в своей музыке?
— Я испытал влияние многого и сейчас испытываю. На меня влияет не только джаз. На самом деле, сейчас я много впитываю из разных форм духовной музыки — грегорианского пения, например. То же я могу сказать и про различные виды классической музыки, музыку разных культур — в частности, Японии, других стран. Всё зависит от направления моих мыслей в определённый момент, от того, что доставляет мне удовольствие.
В вашей дискографии есть примеры неожиданного сотрудничества. Можно сказать, что это шаг в сторону от привычного вам пути, хотя вы, может быть, не согласитесь с этим. Я имею в виду ваше участие в проекте The Philadelphia Experiment, в проектах, связанных с этнической музыкой. Действительно ли это шаги в сторону, или для вас это части единого целого?
— Когда меня приглашают принять участие в новом проекте с другими музыкантами, я прихожу в этот проект без предубеждения. У меня нет никаких предварительных ожиданий в отношении того, что произойдёт. Я подстраиваюсь. Представьте себе воду, которую наливают в стеклянные сосуды разной формы. Вода принимает форму сосуда, в который ее налили. В таких экспериментах я просто принимаю ту форму, в которую меня наливают. И мне это нравится. То же, кстати, касается и места, в котором я выступаю. Я впитываю среду, культуру, людей, ту реальность, которая меня окружает. Здесь я тоже прихожу без предварительных ожиданий и взаимодействую с реальностью.
Вы как-то говорили, что используете гексаграммы из «Книги перемен» («И Цзин» — древнекитайская гадательная книга, построенная на толковании последовательностей 64 гадательных символов-гексаграмм. — Ред.) для работы с учениками, когда объясняете им, какие аккорды использовать. Интересен ли вам принцип случайности в музыке?
— Дело не в этом. Я обнаружил, что гексаграммы из «Книги перемен» как символы хороши для отображения механики игры на гитаре. Я не передаю ученикам никакой информации, связанной с философией. Речь только о том, как устроен инструмент: шесть линий соответствуют шести гитарным струнам, 64 различных гексаграммы — это различные комбинации струн. Разорванные линии обозначают молчащие струны. Мне показалось гораздо более практичным учить не идее гитары, а наглядным символам, проверенным временем. Точно так же мы можем представить себе двенадцать нот, расположенных слева направо на нотном стане, в виде круга, а малые терции, на которые он делится — это двенадцать часов, три часа, шесть часов и девять часов. Мы рассматриваем малую терцию не как музыкальный термин, а в контексте этого круга. А можно представить не круг, а бейсбольное поле с первой, второй, третьей базой и «домом». Для меня эти символы гораздо важнее с точки зрения реальности, чем вся музыкальная индустрия. Музыка шире, чем возможности её приложения. Это универсальный язык.
Что вы думаете о ситуации с джазом сегодня? Я имею в виду музыкантов, которых часто принято называть джазовыми.
— Я не использую термин «джаз». Я рассматриваю музыку в более широком смысле. Мне интереснее индивидуальности. Недавно я изучал творчество некоторых российских гитаристов. Я обнаружил, что Саша Старостенко больше похож на блюзового музыканта, хотя его называют джазовым. Андрей Рябов в большей степени относится к джазу. А Игорь Золотухин (гитарист оркестра Олега Лундстрема в 1990-е. — Ред.) играет фьюжн-поп. Но всех троих называют джазовыми гитаристами. Мне кажется, термин «джаз» слишком сильно ограничивает подход к индивидуальностям, я не считаю это понятие важным определением творчества. Слово «джаз» отражает чьи-то вкусовые предпочтения. А мне интереснее предпочтения конкретных индивидуальностей, конкретных артистов.
Можете ли вы назвать еще каких-нибудь гитаристов из других стран, которые произвели на вас сильное впечатление?
— О, очень много молодых одарённых гитаристов. Например, Нельсон Верас, бразильский гитарист, живущий в Париже. Джулиан Ладж, очень одаренный музыкант. Их очень много. Расселл Малоун, Пол Болленбек… Я могу продолжать…
Если я не ошибаюсь, в течение последних нескольких лет вы не выпускали дисков. С чем это связано? Вы действительно взяли паузу?
— Сейчас как раз выходят и будут выходить записи, которые я делал в течение последних лет, как, например, альбом «Undeniable», который был записан в 2009 году. Напротив, совместный альбом с моим старым другом, гитаристом Бобби Роузом, был записан в конце 1970-х годов. Сейчас готовится к выпуску моя запись с клавишником Гилом Голдстином, сделанная около двух месяцев назад. Выпуск альбомов требует времени, они не всегда могут выйти сразу.
Вы говорили в одном интервью, что когда начали восстанавливаться после операции и заново учиться игре на гитаре, у вас не было к этому настоящего интереса. Значит ли это, что и когда вы записали альбом «The Return», у вас всё ещё не было к этому интереса?
— На самом деле, как только инструмент стал снова открываться для меня, он стал моим лучшим другом. Я очень люблю этот инструмент. Просто в какой-то момент я решил, что буду его использовать для связи с миром. До этого игра на нем была просто чем-то вроде хобби, я не знал, чем заниматься.
Были ли музыканты, с которыми вы играли как до операции, так и после? Стали ли вы по-другому общаться, по-другому играть?
— Были. Например, басист Стэнли Кларк и барабанщик Ленни Уайт. У меня изменилось отношение к игре с точки зрения того, почему она доставляет мне удовольствие. До операции наше общение сводилось к профессиональному. После операции это было уже гораздо больше похоже на дружбу. Можно сказать, что я вырос. Это не значит, что всем молодым музыкантам надо перенести операцию, чтобы их подход изменился. Всё дело в возрасте. Годы идут, и мы узнаём о жизни все больше и больше, видим больше ценного. До операции меня прежде всего интересовало, как добиться успеха, сделать карьеру. С годами начинаешь с бóльшим интересом относиться к жизни и с бóльшим уважением — друг к другу…
ВИДЕО: трио Пэта Мартино (органист Тони Монако, барабанщик Харви Мэйсон) на джаз-фестивале в Джакарте, Индонезия (2008)
